Или вот еще: «Сашенька! Не забывай „тепло моих губ“ (почему-то в кавычках). Даша».

Ничего не понятно! До чего этот негодяй довел девушку Дашу, что у нее холодные губы?

Пока я зачитывала гостевые заметки Кощея, сам он уже успел расчехлить гитару. Что-то потренькал на ней, настраиваясь, а потом доложил:

– Я готов.

Устраиваясь поудобней, скрестил ноги по-турецки и привалился спиной к стене. Я расположилась напротив. Он заиграл, и мне в буквальном смысле слова стало сводить челюсти. Навалилась вдруг такая сонливость, что я с трудом гасила зевки, подступавшие, как назло, один за другим.

В конечном счете я не выдержала и оборвала его:

– Слушай, ты не возражаешь, если я прилягу? Я просто предыдущую ночь не спала совсем…

– Да ты, вообще, если хочешь, можешь ложиться!

Кощей, подорвавшись, согнал меня с дивана, застелил его на удивление свежим бельем. Выдал подушку и одеяло.

– Можешь даже раздеться, я отвернусь.

– Ну, да, вообще-то мне еще завтра в этом на работу идти.

Он безоговорочно отошел к окну, из которого открывался прекрасный вид на Арбат. Чиркнул спичкой, закурил. И пока я металась, как участница «Форда Баярда», пытаясь за отведенные двадцать секунд все с себя снять, он приоткрыл фрамугу и крикнул кому-то:

– Иголка! Что ты шаришься здесь? Иди спать!

– Кощей, пусти переночевать! – раздался снизу жалобный девчачий голос.

– Ну да, сейчас! Как выскочу, как выпрыгну – пойдут клочки по закоулочкам!

В тот момент, когда девушка стала говорить ему все, что она думает о нем и его матери, он закрыл окно. А я как раз успела юркнуть под одеяло.

– Вот так и живем, – сообщил он в ответ на мое дозволение повернуться.

Потом снова взялся за гитару:

– Ты засыпай, а я буду петь тебе колыбельные песни.

Я закрыла глаза – и до моего слуха донесся красивый струнный перебор. Спокойный и лиричный, как сама нежность. А потом его нагнал голос – такой же мягкий, как первый снег. Я теперь как будто заново его открывала – этот голос, который мне пел:

Не знаю, как море, а я уже действительно плавно покачивалась в какой-то полуреальности.

Навеянная песней мне виделась влажная прибрежная полоса. Простирающаяся далеко-далеко, к самому свинцовому горизонту. И я иду – вся в каких-то белых лохмотьях, обдуваемых ветром. А рядом Алекс – в том же костюме, который был на нем в аэропорту (наверное, потому что трех других его костюмов я не видела). Мы ложимся на песок. И Алекс сжимает мои плечи своими холодными, как у героя песни, руками…

Неожиданно я почувствовала, что с меня откинули одеяло.

Что это? Реальность? Или это продолжение сна?

Продолжение! Потому что я его слишком хочу!

Вот они – эти руки! И я беру их и пристраиваю у себя на плечах. Эти губы. И эта власть надо мной!

Все было, как и должно было быть. Мне только мешали Кощеевы волосы, щекочущие лицо. Но в целом фантазия удалась. Я бы даже назвала эту близость волнующей.

А то, что Кощей сразу по завершении перебрался от меня на другую кровать, так оно, пожалуй, и к лучшему. Незачем нам остаток ночи прижиматься друг к другу. Тем более если он до сих пор так и не понял, что женщине иногда этого хочется.