– Более или менее. Меня взяли в штат.

– Вам хватает средств? – спросила Маша, следя за ней глазами и не меня позы.

– Вполне, – Лейла сделала круг по кабинету и провела медленно рукой по столешнице письменного стола, многозначительно глядя на Машу. Маше стало не по себе от мысли, что и их роман разворачивался здесь же, но она выдержала ее взгляд, никак не выказывая своих чувств. – Скажите, – вдруг с вызовом произнесла Лейла, – как мне добиться признания? Может, стоит быть настойчивее?

Маша долгим внимательным взглядом смотрела на нее. О чем она? Глядя в ее серые глаза, Маша видела, что не было между ней и мужем больше ничего. Это был взгляд брошенной, отчаявшейся женщины: злой, несчастный, завистливый. «Быть настойчивее?» Ее было жаль.

– Думаю, все определяется тем, каким путем человек идет к цели, а не тем, достигнет ли он ее. Иногда настойчивость сродни унижению.

Их глаза встретились. Маша видела, как Лейла вспыхнула, сверля ее горьким взглядом. Губы ее дрогнули, когда она вдруг тихо, слегка осипшим голосом проронила:

– Я знаю, что это вы настояли, чтобы меня взяли в штат. Зачем?.. Добренькой хотите быть? А не боитесь?

Маша невольно нежно провела по животу, слегка похлопывая, чувствуя, как ее волнение передалось малышке, и сдержанно отозвалась:

– Настояла, потому что я сама мать. И мне нечего бояться, мои дети рождены в законном браке.

От этих слов Лейла передернула плечами, отводя взгляд. По лицу ее пробежала тень, а плечи вмиг осунулись. Маша догадывалась, что вся родня от нее отвернулась, узнав о беременности. Здесь, на Кавказе, внебрачная связь была хуже всего. Именно поэтому она потребовала от Аслана взять на себя заботу о ней. Но вряд ли это могло в будущем уберечь ее ребенка от пренебрежения сверстников. Людские языки злы и безжалостны.

Очевидно, Лейла думала о том же, потому что лишь сдавленно вздохнула, не найдя, что сказать в ответ, резко одернула руку от мужниного стола и, нервно проведя по волосам, быстро вышла из кабинета.

+++++++

Вечер клонился к закату. Небо за окном медленно покрывалось ярко-розовым светом, окрашивая крыши и верхушки домов в причудливые оттенки. Ольга Пурталес стояла у окна, глядя на заснеженную улицу. Внизу на углу уже горел уличный фонарь. В ее спальне было тихо, даже непривычно тихо. Она огляделась, невольно улыбнувшись. Все здесь теперь напоминало о нем. И это глубокое темно-зеленое кресло с вышитыми крупными розовыми пионами, и эта кушетка той же обивки, стоявшая у второго окна, и этот белый туалетный столик с изогнутыми ножками, словно четыре стебля диковинного растения, и, конечно, ее кровать. Ольга сглотнула, вспомнив, как вкусны были его губы.

Задернув тяжелые изумрудного оттенка с крупными цветами шторы, Ольга поправила небрежным движением прическу и быстро вышла из комнаты. Дом их с мужем был просто огромен. Три полноценных этажа, шесть спален, две гостиные – в европейском и турецком стиле, большая библиотека. Когда-то она еще надеялась, что в этом доме появится детская, но теперь уже было очевидно, что не появится. Со второго этажа вниз вела широкая парадная лестница с изящными коваными элементами в виде восточных цветов и листьев винограда.

Ольга спускалась всякий раз, когда муж приезжал с работы. По обыкновению, переодевшись к ужину, он сидел в столовой, поджидая ее. Без нее не принимался за еду.

Войдя в большую светлую столовую с высокими двойными белыми дверями, Ольга коротко поздоровалась со старым Пурталесом и позвонила в звонок, вызывая прислугу. Подойдя к мужу, она быстро чмокнула его в висок, тронула по обыкновению его старческую руку всю в мелких темных пятнах и села слева за стол.