– Сейчас увидишь, – улыбался Прокоп.

Вышли у фабричных стен столичной арт-площадки. Уютные кафе, барбер-шопы и магазинчики с милой ерундой манили вкусным кофе и красивыми усами. Алекс вспомнил, как в детстве они с Прокопом оказались на территории заброшенного завода. Дедушка нашел его живописным и сделал много снимков.

– Деда, он же сломался, этот заводик, что в нем интересного? – удивлялся Алёша, поправляя шапочку-петушок.

– В разрухе есть история, – объяснил Прокоп.

В дедовой квартире маленький Алекс грелся после экспедиции пирожками – Варвара купила их в кулинарии. В домашней лаборатории на пленках мистически и наоборот проявлялись щербатые стены, огромные окна-рты с поникшими стеклянными обломками-зубами и надпись, выложенная из красного кирпича, которая что-то славила. Черный снег и белые развалины. И где-то там – история. Быль и небыль.

Экспозиция находилась в просторном зале, испещренном полосами солнечного света. У входа гостям предлагались шампанское и канапе. Публика жадно хватала закуски, небрежно – пластиковые бокалы и пускалась дрейфовать в лабиринтах дедушкиного гения, одобрительно покачиваясь. Алекс дул шампанское, Прокоп, наклонив от удовольствия голову, принимал комплименты. Поворковав с коллегами и прессой, он взял слегка захмелевшего внука под руку и повел по своему залу славы.

– Знаешь, Алёша, вдохновение можно найти не только в жизни. Когда я видел, как опухоль убивает мой мозг, то подумал, что наш город тоже будто пожирают клетки-мутанты. Я видел это повсюду. Вот смотри, тут постройки Замоскворечья, которые медленно уничтожают новоделы. А вот Патриаршие, атакованные кафешками с какими-то странными людьми. Повяжут шарфы на тощие шеи, уткнутся в телефоны и сидят. День сидят, два. Пьют чай чайниками. Чай, Алёша! Или, обрати внимание, старинная московская усадьба, которую оккупировали детские площадки и аттракционы.

Алекс видел свой родной город захваченным в плен мегамоллами и торговыми центрами, наглыми невкусными ресторанами, гигантскими пасхальными яйцами, искусственными цветами, вороньими гнездами гирлянд и прочей мишурой, которая призвана подчеркивать его великолепие. Москву, эту нежную шелковую невесту, накрыла душным саваном немодная, но богатая норковая шуба. Как у Заи. Здесь всего слишком много: людей, информации, агрессии, развлечений. Город, пожирающий сам себя. Токсичный город.

Любимый город.

Экспозиция завершалась последним снимком дедушкиного мозга. Бластома действительно обзавелась крыльями и была похожа на херувима. Выглядела она вдохновляюще.

Алекс сделал фотографию, которую запостил, выждав для приличия неделю.

– Ребята, она растет! – сетовал он, понимая, что его самого почти сожрала эта нелепейшая авантюра. Видимо, придется все же откинуть коньки – не разочаровывать же аудиторию хеппи-эндом.

«Держись, чувак!» – оживились обрадованные ребята.

«Буду просить о вашем здравии у Матроны Московской».

«Поезжайте в Израиль, там это лечат!»

«Лучшие всегда уходят первыми, – прокомментировала паблик одна сумасшедшая френдесса по имени Luyba Got. – Кобейн, Маяковский, Эмми Уайнхаус, Элвис Пресли…» – пустилась она перечислять усопших гениев.

За омрачающий дневник больного выпад толпа немедленно вознамерилась освежевать женщину-гота и пошла на нее с интерактивными вилами. Разразился скандал. Объекту срача пророчили жизнь вечную.

– Смотри, что пишут. – Алекс передал свой последний айфон нарезающей морковку Зае. – Уже похоронили, а я пока жив!

Зая ушла в телефон, но вдруг зажмурила глаза и даже закрыла их свободной ладонью.

– Элвис Пресли, – глухо, в себя произнесла она. – Вот он, красивый финал этой дурацкой эпопеи.