На этом маленькая служка её вынужденно покинула, отправившись указывать новоприбывшим их места. Джоан нашла отдалённую скамью, откуда могла наблюдать за всей церковью. Прихожане представляли собой народ по большей части бедный. Лишь кое-где виднелись горстки былой элегантности. Все в духе этого места. Сумерки сгущались, и какой-то неопрятный старичок прошаркал мимо, зажигая газовые лампы.

Всюду царили умиление и покой. Религия никогда прежде её не привлекала. Деловитая служба в пустой холодной часовне, где она сиживала ребёнком, болтая ногами и зевая, вызывала в ней лишь отвращенье. Она помнила, как отец, замкнутый и внушающий благоговейный ужас в черных воскресных одеждах, передаёт по кругу суму. Мать, всегда под вуалью, сидит рядом – худая высокая дама с восторженным взглядом и вечно суетливыми руками. Женщины в большинстве своём расфуфырены, а прилизанные состоятельные мужчины напускают на себя вид смирения. В школе и в Джиртоне10, в часовне, которую она посещала не чаще, чем требовалось, витала та же самая атмосфера холодного принуждения. А здесь ощущалась поэзия. Она подумала, что, быть может, религии нет места в мире – в обществе прочих искусств. Будет жаль, если она отомрёт. Не похоже, чтобы что-нибудь заняло её место. Все эти чудесные соборы, эти милые церквушки, которые на протяжении веков оказывались средоточием человеческих мыслей и вдохновений. Портовыми огнями, озарявшими мутные воды их жизней. Что с ними делать? Едва ли их можно содержать на общественные фонды просто как напоминания о былом. К тому же, их тьма-тьмущая. Налогоплательщики обязательно заворчат. Переделать в ратуши или залы собраний? Просто немыслимо. Всё равно, что устраивать выступление цирка Барнума11 в римском Колизее. Да, они исчезнут. Вот только, радостно констатировала она, не на её веку. В городах земля понадобится под другие постройки. Кое-где некоторым медленно увядающим образчикам позволят выжить, заменяя их феодальными крепостями и городскими стенами континентальной Европы: к радости американских туристов и для учебников любителей старины. Какая жалость! Да, но с эстетической точки зрения не менее жалко то, что древнегреческие рощи пошли под топор и теперь засажены кустами смородины, а алтари разгромлены. Что камни храмов Изиды превратились в пристанища для рыбаков на Ниле. А над погребёнными святилищами Мексики ветер колышет кукурузу. Все эти мёртвые истины, которые время от времени загромождали живой мир. Каждую из них рано или поздно приходилось убирать.

И вместе с тем было ли это мёртвой истиной: страстной верой в личного бога, который создал всё к лучшему и к которому можно было обратиться за успокоением, за помощью? Разве не было это таким же подходящим объяснением, как и любая иная тайна, нас окружающая? Столь всеобъемлющей! Джоан не помнила точно, где именно, однако где-то ей попалась аналогия, поразившая её. «Тот факт, что человек испытывает жажду – хотя при этом он может брести по пустыне Сахаре – доказывает, что где-то на свете существует вода». Разве успех христианства в отклике на человеческие нужды не служит доказательством милости? Любовь бога, братство святого духа, милосердие господа нашего Иисуса Христа. Разве не были все нужды человеческие удовлетворены в этом едином исчерпывающем обещании: отчаянное стремление человека верить в то, что за всей этой внешней неразберихой скрывается любящая десница, ведущая к добру? Тяга одинокой души к товариществу, к укреплению? Тяга человека в слабости его к доброте человеческого сочувствия, к человеческому примеру?