Рукою счастье осязать,

Но все останется, как прежде,

По-прежнему домой опять

Вернешься.

– Слушайте, не будем…

Что взвешивать?

Глядит портрет

С рояля.

– Неужели людям

Нельзя…

– Прощайте.

Утра свет

В окно. И блики по зеркалам

Упали, отраженьем вялым

Их наполняя высь.

Вагон

Гремит. Он спит. И видит сон:

Его теснят вокруг гранитом

Дома. Он ищет, он идет.

И ветер, сыростью напитан,

Распенивает груди вод.

Ночь. Слякоть. На панелях пусто.

Мосты разведены. Назад.

И сердце, как свинцовый сгусток,

И дождь слепит его глаза.

И вдруг чеканно режут площадь

Ряды солдат. Идут. Куда?

И скомканная ветром роща

Знамен космата и горда.

На шлемах вытиснены звезды.

Шинели втянуты в ремни.

Опять война? А, может, просто

Здесь маневрируют они.

Вдруг, выделяясь между всеми,

Один глядит в крылатом шлеме.

Оркестр. Театр. Герольда рог

И лебедь блещущий у ног.

И Лугин вскрикнул.

Поздно. – Где мы?

– Да уж за Клином.

Голова

Отяжелела.

(Войско. Шлемы…

Приснится же.)

Близка Москва.

Москва летит в дождливой дымке.

Она просунула вперед

Платформы, стайки дач, завод,

Мигнули желтенькие Химки,

Над Разумовским, как маяк,

Восстал водонапорный бак.

Нахохлясь вислыми ветвями,

Отстали факелы берез.

И будит эхо паровоз,

Проскальзывая меж рядами

Вагонов всех мастей и рас,

Мельканьем заслонивших глаз.

И Лугин вяжет саквояжи.

Сосед? Да он совсем не плох.

Они разговорились.