– Не будет такого, сейчас ты ошибаешься. Восточные королевства малочисленны, и каждый король может выставить на поле не больше двадцати тысяч воинов, когда орда Акиннаеза в два раза больше любого восточного войска.

– Господин, рано или поздно все Восточные королевства объединятся, и объединит их, как и прежде она это делала, вера.

– Вера?

– Да. Вот высшая сила и власть, внушающая трепет даже в самых сильнейших правителей. И в отличие от каждого из королей, её невозможно убить. Бог существует, пока живы люди верующие в него.

– Вот поэтому я знаю о государстве, гораздо больше, чем любой из королей, царей или вождей. Я знаю людей и знаю, что им нужно.

Мазсе молча уставился на старика, не скрывая своего удивления от хитрости монаха.

– Сделайте меня вновь свободным человеком, и я скажу Вам то, что нужно людям, то, что поможет Вам не только удержать этот город, но и править всем королевством.

Мазсе понял, что чувствовал Акиннаез, когда он осмелился просить у него Антерол. Неслыханная наглость.

– Ты свободен. – Произнес Мазсе.

– Благодарю Вас, мудрейший правитель. – Сказал монах, развернулся и начал уходить от мальчика.

– Стой. Ты что обманул меня? – Закричал ему вслед Мазсе. – Что нужно людям? Деньги? Власть? Что? Как мне удержать город?

– Всем людям нужно то, что я уже дал Вам, милорд. – Уходя, проговорил монах.

– Что ты дал мне? – Мазсе посмотрел на руки, обыскал карманы, но ничего не нашел.

– Надежда, милорд. Я дал Вам надежду. – Сказал, обернувшись, монах.

– Асприд. – Почти шепотом повторил Мазсе.

Всю ночь лил дождь, а утром было так холодно, что пар шел изо рта при разговоре. Мазсе стоял на ступенях, ведущих во дворец, осматривая дворцовую площадь, постепенно заполняющуюся людьми. Он зевал, а глаза слипались. Почти до самого утра Эдвин учил Мазсе писать и читать на его собственном языке. Мальчик схватывал все очень быстро, он уже выучил около сотни слов и мог писать простые предложения и фразы.

Зевнув ещё раз, Мазсе встряхнулся, пытаясь прогнать остатки сна. Он завернулся в полушубок, ожидая, пока воины выведут всех рабов.

Люди шли медленно и не охотно, половина были босы, а одеждой им служил лишь дырявый мешок. Все выходили, ожидая казни или новых издевательств. Тех, кто упирался и не хотел вылизать из тюремной камеры, цепляясь за проржавевшие прутья, волокли за ноги.

– Скажи, чтобы они прекратили это. – Обратился к Партатуе Мазсе.

Партатуя накричал на всадника и приказал поднять раба на ноги. Постепенно толпа людей становилась все больше. Рабы переминались с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть, расплескивая лужи, покрытые тонкой ледяной коркой. Матери обнимали и прижимали к себе детей, чтобы те не начали плакать, а тех, что поменьше, держали на руках.

– Это все, что есть. – Повернувшись к Мазсе, произнес Партатуя.

– Скажешь, что ты задумал?

– Сейчас ты сам все увидишь. – Загадочно произнес Мазсе.

– Эдвин, помоги мне с переводом. – Не успел Мазсе закончить фразу, как старый монах вырос у него за спиной.

– Говорите, Милорд. – Склонив голову, произнес Монах. Старик был одет все в тот же серый балахон. Чтобы не мерзли руки, он запустил их в рукава и сложил у живота.

– Жители королевства Антерол! – Начал свою речь Мазсе.

Монах подхватывал каждое его слово и доносил до ушей пленников. Он и Мазсе стояли практически на самой высокой ступени, возвышаясь над всеми. Пленники казались одной большой людской массой, голодные и испуганные, они смотрели на обращавшегося к ним мальчика с осторожностью и не пониманием.

– Я, Мазсе сын Теорека. Отныне я правитель великого города Антерол и ваш вождь. Те, кто будут добросовестно трудиться, работать и помогать мне, восстанавливать наш город, будут находиться под моей защитой, никто не посмеет вас тронуть, а кто ослушается, будет наказан, согласно сератайскому обычаю. А те, кто примет меня как вождя своего, станут свободны и будут обладать правами младших всадников, а женщины ничего не боясь, смогут заниматься хозяйством и растить детей. – Продолжил свое обращение Мазсе.