В предисловии уже говорилось о тех немногих, кто мог противостоять этой могущественной нивелировке умов, кто имел мужество мысли не соглашаться с общим мнением и кто открывал на этом пути закономерности целостности и устойчивости мира, его инварианты, независимые от местных условий и случайных изменений. К ним принадлежал и Ньютон, о значении которого в становлении механики говорить не приходится. Открытие им законов, одинаково управляющих и движением падающего с горы камня, и движением кометы по ночному небу, невозможно переоценить. Как никто другой, он сделал много для утверждения материального единства мира. Но чтобы этот подход утвердить, он ввел в сакраментальную проблему различения абсолютного и относительного новый фактор – время, придал этому явлению фундаментальный всеобщий смысл. Ньютон доказал одинаковость земного и небесного благодаря новому пониманию пространства и времени. По сути дела, ему принадлежит единственное в современной науке определение времени и пространства, определение, данное раз и навсегда. О нем сейчас у нас и пойдет речь.

Может показаться, что в общем строе «Начал» определение времени совсем необязательно. Без определения, что такое масса или количество движения, обойтись решительно невозможно. Но зачем давать определение времени? Разве недостаточно того определения, что дал Галилей: время – явление общепонятное, т. е. нечто всем общее, измеряемое часами? И, кстати, поначалу Ньютон напоминает читателям об этом общем мнении. «Время, пространство, место и движение составляют понятия общеизвестные», – говорит он в самом начале своей книги[46]. Время и пространство, не имея никакого определения, напротив, сами собой определяют все остальные материальные процессы, если их выразить в формулах движения.

Да, есть то, что показывают нам часы, это верно. Но Ньютону нужно не просто единственное время. Ему требуется развести абсолютное и относительное движения, чтобы отличить истинное движение и случайное. Решение Галилея уже не удовлетворяет мыслителя в решении такой задачи, оно не вселяет уверенности в истинности механики, лишает ориентиров. Время нужно специально исследовать. И, по видимости, нарушая требование правила Оккама не умножать число сущностей, Ньютон тем не менее эту «лишнюю» сущность вводит.

Вероятное объяснение его нетривиального хода мысли кроется все же, думается, в самом характере, складе ума Ньютона, в его стремлении к единству знания о мире, более решительном соединении земного с небесным, чем у Галилея, такого соединения, которое потребовала его идея всемирного тяготения, основанная на универсальности законов движения. Если алгоритмы равномерного и равноускоренного движения, сформулированные Галилеем, не претендуют на такую всеобщность, если их универсализм относится только к двум видам движения предметов относительно других предметов – линейного равномерного и ускоренного, то законы движения Ньютона имеют именно всеобщность вселенскую. Они относятся к круговому движению самой Земли и других планет относительно Солнца. Следовательно, если Галилею требуется только каждый раз местное время и пространство, их крохотный участок, то Ньютон испытывает потребность в более широких горизонтах, так сказать.

Галилей ввел относительность движения тел. Время идет равномерно конкретно в данном месте. В наличии там всегда и пространство, относительно которого, считаем мы, движется любое тело на поверхности Земли. Когда нам нужно сравнить движение двух тел в пространстве, например, если в каюте движущегося корабля летает муха, тогда надо принять корабль за неподвижный и относительно него рассчитывать траекторию ее полета. Все просто.