Все трое мгновенно оказались на ногах, и Андрей Пантелеймонович, решительно шагнув к Антону, протянул руку к телефону:

– Дай-ка, я скажу ей пару слов.

Антон остановил его взглядом, спокойно выслушал все, что говорила Настя, но трубку Воскобейникову не отдал, а положил на рычаг.

– Значит так, – невозмутимо сказал он, оглядев присутствующих, – Настасья сейчас перевозбуждена и с вами говорить не хочет. Просила передать, что вернется в воскресенье вечером, чтобы не суетились и спокойно ждали. Она мне позвонит, и я сам ее привезу, не волнуйтесь. И еще она просила меня поцеловать Ингу.

Быстро подойдя к Инге, он чмокнул ее в щеку и ободряюще потрепал по плечу. Та жалобно всхлипнула.

– Не понимаю, Антошенька, ну почему она так?

– Ты ее избаловала, вот почему! – гневно сказала Лиля и со злостью взглянула на Антона. Тот не стал возражать, а согласно кивнул.

– Да-да, отбилась от рук девчонка, совсем отбилась.

Алеша решил не ехать через центр, и на Ленинском проспекте Настя еще крепилась, но как только свернули на МКАД, не выдержала – расплакалась и начала рассказывать обо всем, что с ней произошло. Он свернул на обочину, остановил машину среди деревьев и молча слушал ее сбивчивый рассказ.

– … только я осталась жива, умуды сами сказали, что это чудо, а остальные все погибли – рабочие в яме, Рамазан, Тахир, и этот профессор Эли Умаров. И никто, наверное, даже не сообщил их родным – я говорила папе, но он и не слушал. Умаров говорил, что по чеченским адатам нужно передать весть родным, и я, наверное, должна это сделать. Но как я могу, если меня заперли – без телефона, без Интернета, на улицу не выпускают.

– Не плачь, – он прижал к себе ее голову, – если смогу, то разыщу их.

– А этот Керимов – настоящий зверь! Заживо гноит людей в яме, по его приказу у меня на глазах насиловали Ларису – чуть не разорвали ее на части. А она подписала заявление, что не имеет претензий, и уехала заграницу. Прокурор издевался надо мной, когда я ему это все рассказывала, мне никто не хотел верить. За то, что я позвонила в редакцию, папа запер меня, как идиотку, а потом отправил в Швейцарию. Этот Керимов теперь один из главных акционеров у Лильки в холдинге – даже в газете о нем написали: «…один из наших уважаемых акционеров господин Керимов». Папа же умный, он же все понимает, так почему, почему?

– Политика, наверное, – хмуро откликнулся Алеша. – Это только в детской книжке «что такое хорошо, и что такое плохо», а в реальности надо жить и ни о чем не думать – иначе свихнуться можно. Просто жить – это не так уж и плохо. Забудь обо всем, нельзя столько думать. Или думай о хорошем. Сейчас вот запремся вдвоем у меня дома – только ты и я, два дня и две ночи! Этого у нас уже никто не отнимет. Эх, если б мы могли сейчас пожениться! Я бы тебя тогда вообще никуда не выпустил!

Настя шмыгнула носом и прижалась щекой к его плечу.

– У меня нет с собой паспорта, – сказала она, – а на той неделе меня вообще хотят опять увезти в Швейцарию. Когда вернемся, уже, наверное, никуда не выпустят. Я бы вообще к ним не вернулась, но маму жалко. Если б ты мог меня спрятать до восемнадцати лет, а я бы ей звонила. Но только у меня же школа, и потом, я следующим летом в университет поступать должна.

– Я бы тебя спрятал и не почесался, – говорил Алеша, целуя ее в нос, – хочешь, уедем заграницу? Отец нам поможет, ты уедешь по документам моей сестры Маринки. Подождем, пока тебе исполнится восемнадцать, и тогда нам сам черт не страшен! Я за это время получу диплом – у меня же пятый курс. Буду ездить – туда-сюда, туда-сюда, в Москву и обратно к тебе. Устроюсь на какой-нибудь фирме программистом, заработаю деньги и куплю тебе дом, а потом устроим пышную свадьбу.