– Меньше килограмма, грамм девятьсот, – Воскобейников задумчиво рассматривал шевелившийся комочек, – сейчас умрет, такие никогда не выживают, – он осторожно дотронулся до ребенка, но девочка, пискнула и перестала двигаться. – Вот и все кончено.

– Ох, Андрей, мне аж плохо стало! Никогда такого не случалось – убийцей прямо себя почувствовала, – она заплакала и положила ребенка на стол.

Людмила по природе была очень спокойным человеком, и Воскобейников даже не помнил, когда она в последний раз плакала, поэтому он испугался:

– Иди домой, Люда, ты устала, иди домой! Не надо, чтобы тебя тут сейчас видели, а то начнешь бить себя в грудь, наговоришь лишнего, у всех будут неприятности – знаешь, какое время настало. Иди, а я разбужу Анну Игоревну, скажу, что у женщины выкидыш, и пусть она всем займется. Это работа ее и Ивана Кузьмича, в конце концов.

– Но, Андрей, как же…

– Иди, Люда, иди. Ты сейчас не в себе, тебе нельзя ни с кем говорить.

Проводив Людмилу, Воскобейников вернулся в процедурную. Инга по-прежнему спала, а на соседнем кресле слабо шевелилась Ольга, все еще одурманенная наркозом. Андрей Пантелеймонович посмотрел в сторону стола и ахнул: крохотный комочек опять задвигался. Он поднял девочку и стал рассматривать, раздумывая, что делать. Внезапно от двери послышался испуганный вскрик Анны Игоревны. Она торопливо семенила к нему с выражением ужаса на лице.

– Андрей Пантелеймонович, боже мой, что же вы стоите? Скорее, вызывайте педиатра и дайте мне ребенка!

Пока она осторожно обрабатывала ребенка своими старческими, но опытными руками, Воскобейников снял трубку прямого телефона, соединявшего отделение патологии с дежурным педиатром.

– Дежурная? Из патологии вас беспокоят. У женщины выкидыш, но ребенок пока жив, подойдите, пожалуйста.

Детский врач, появившаяся через несколько минут, с сомнением оглядела ребенка.

– Скорей всего она не выживет, но мы сделаем, конечно, все, что можно. А Кузьмич что, опять выпил? Давно надо на него рапорт писать.

– Не надо, милая, не надо, он хороший человек и пьет по болезни, – ласково возразила Анна Игоревна, – а девочку вы уж постарайтесь выходить в своем инкубаторе. Инга, бедненькая, так надеялась в этот раз, и Андрей Пантелеймонович тоже совсем не в себе был. Я как увидела, что он стоит с ребенком – сам не свой, будто ума решился…

– Боже мой, так это ваш ребенок, Андрей Пантелеймонович? Простите, я ведь не знала. Конечно, мы все, что можно сделаем.

Воскобейников досадливо поморщился, но не стал возражать – какая разница, в конце концов. Когда девочку унесли, он велел Анне Игоревне разбудить санитарок и перевезти Ингу и Ольгу в палаты. Уложив спящую жену на кровать и укрыв ее одеялом, Андрей Пантелеймонович прилег на поставленный для него в палате диванчик. Его физические и нравственные силы были на исходе, поэтому на мозг сразу навалился какой-то густой, беспробудный туман.

Ольга чувствовала, как ее перекладывают на каталку и перевозят в палату. Люди около нее тихо переговаривались, но слова их у нее в голове никак не складывались во фразы и не доходили до сознания. Она очнулась только под утро и сразу дотронулась до живота, ощутив под рукой давно забытую пустоту. Ей стало вдруг страшно и горько, невыносимо захотелось плакать и громко кричать. В палату вошел пожилой врач, который ее принимал и заполнял историю болезни. Лицо его было осоловевшим и сильно опухшим.

– Очнулась? Все в порядке? Тебя когда на выписку подготовить, когда за тобой придут?

– Не знаю, – она растерянно взглянула на него, и он, пожав плечами, вышел.

Иван Кузьмич попытался дозвониться до Муромцевой и узнать, что же делать с девочкой, которую она накануне велела ему оформить, но Людмила, придя домой, отключила телефон и приняла сильнодействующее снотворное, чтобы забыться, поэтому в трубке шли бесконечные, длинные гудки.