– И вы к ним поехали? – тихо спросила Надежда.

– Поехала, – кивнула Фаина Семеновна. – Только не сразу – с работы не сразу меня отпустили, а когда добралась до них – она в Киев с ребенком вернулась, – ей уже несколько дней жить оставалось. Васенька тоже совсем слабенький был, но я его выходила, и на сибирской земле он у меня поднялся – богатырь. В сорок шестом родился, ему сейчас двадцать два, значит. Сейчас к нему вот ездила – он у меня в Москве служит, скоро уже демобилизация выйдет. Раньше бы отслужил, да перед армией ногу сломал, и через это ему отсрочка вышла. Боялась я даже, что охромеет, но ничего – все зажило, в Кремль его взяли – такой у меня он богатырь красавец! Лицом и складом в Сережу пошел.

– Это хорошо, что в Кремле, – заметил Арсений, – вам спокойней, что никуда в опасное место не пошлют.

Лейтенант Егор, сверкнув своими узкими «калмыцкими» глазами, возразил:

– Что значит «спокойней»? Солдат должен служить там, куда отправят. Скажут в Кремль – поедет в Кремль, скажут на границу – поедет на границу. Наше дело – выполнять приказы.

– Любые приказы? – прищурился его собеседник, как бы продолжая их давешний спор.

– Любые! Потому что мы многого не знаем, чтобы рассуждать. И если бы мы сейчас не помогли чехам, то через год в Прагу вошли бы американцы. Это только кажется, что в сорок пятом война закончилась – война шла и идет! Война двух систем – социалистической и империалистической!

– Эк вас там накачали, – неопределенно пробормотал Арсений. – Каждый день, наверное, лекции по политграмоте?

– Достаточно часто. И говорят нам, между прочим, много такого, что вы, интеллигенты, даже в своих зарубежных радиостанциях не услышите. Слушаешь, небось?

– Балуюсь, – кивнул Арсений. – В городе глушат, правда, но на природе можно достаточно информации получить.

– Ну и что у них за информация? Ведь им же что надо – развалить Советский Союз. Вы, интеллигенты, сладко спите, вкусно едите и толкуете о свободе – какая вам, к черту, свобода?!

– Человеку мало быть сытым и одетым, он должен еще иметь право думать, а не повторять чужие слова. Думать! Если тебе, конечно, это слово о чем-нибудь говорит.

– Тебе кажется, что ты думаешь, когда поешь с чужого голоса? Им надо только одно – развалить нашу страну! Все эти Буковские и Синявские с Даниелем поют с их голоса.

– Это что, у вас на политзанятиях рассказывают, товарищ лейтенант? И ничего нового?

– Да ты пойми, дурья голова, – раскипятился Егор, – вы рубите сук, на котором сидите! Если бы вдруг наша страна развалилась, и нам всем нечего было бы жрать, то американцы бы что – всех накормили? Одели? Дали жилье? Кому-то, может, и дали, а все остальные сидели бы и с голодными животами рассуждали о свободе. Дураки вы все! Их ведь не мы волнуем, а нефть наша нужна, земля наша!

Старушка вмешалась, желая утихомирить начавших переходить на личности спорщиков.

– Вы, милки, не ругайтесь. Вы все, вот, о свободе, да о свободе, а я так скажу: кто родился свободным соколом, тот и летать будет, а остальные всегда станут метаться – туда-сюда слушать, кто им что скажет. А война – всегда плохо, тяжело. Мне всю жизнь на войну провожать мужиков приходилось, и никто из них назад не вернулся – видать, моя лихая доля такая. В японскую отца забрали, в четырнадцатом на германскую двух братьев проводила, а в Отечественную мужа да сыновей. Хочу, чтобы хоть внук жил. Негоже человеку на земле после себя пустое место оставлять.

– На то, мать, и армия нужна, и страна крепкая, чтобы твои внуки и правнуки могли жить спокойно, – убежденно сказал Егор, и Надежде понравилась в нем эта убежденность. Еще ей нравилась в нем нежность, с которой он смотрел на фотографию жены и называл ее ласково «моя женушка». Неожиданно для самой себя она поддержала его.