Три… два… один – я на сцене.
– Нос! Н-о-ос! – кричит мне вслед режиссёр.
Нос я забыла. Отлично, Катя! Просто восхитительно.
Леший понимающе кивает, оттягивает внимание на себя, я на долю секунды скрываюсь за кулисами и выхожу оттуда уже с носом. В руке. Пока зрители заняты проделками Лешего, я убегаю в глубину сцены, почти к самому заднику, быстро-быстро леплю нос себе на лицо и выскакиваю на авансцену:
– А вот и я! Леший, у меня есть идея, как испортить новый год!
– Баба Яга, я весь внимание.
Зритель не заметил моих манипуляций с носом, и мы противненько смеёмся, изображая пакостников. Такие накладки случаются почти на каждом представлении: то слова забудешь, то нос, и мастерство актёра именно в том, чтобы выйти из этих ситуаций незаметно для зрителя.
– Ну вот, Баба Яга, не получилось у тебя испортить Новый год, – загудел радостным басом Дед Мороз.
– Да. Мы спасли апельсины для подарков и сейчас раздадим их детям. А ты ничего не получишь, – Снегурочка погрозила мне пальцем и повернулась к залу.
Следуя сценарию, я начинаю причитать и плакать:
– Ну как же так? Я тоже хочу апельсин. Я хотела вас только напугать и совсем не хотела портить праздник. А-а-а!
– Мы тебе не верим, Баба Яга. Да, дети? – Дед Мороз стучит посохом, и я реву пуще прежнего.
– Не плачь!
Из-за кулис выбежал ребёнок в костюме волшебника, обнял меня и в полной тишине звонко сказал:
– Не плачь, Баба Яга!
За кулисами начался переполох. Режиссёр схватился за голову:
– Ребёнок на сцене. Чей ребёнок на сцене? Откуда?
А ребёнок в костюме волшебника достал из кармана апельсин и протянул его мне:
– На, забери мой апельсин. В новый год никто не должен плакать.
Звукачи уже опомнились, и слова мальчика потонули в громкой музыке.
– Лебеди! Выпускайте лебедей! – кричал режиссёр за кулисами.
Белоснежные воздушные создания снова прошелестели на сцену, закрывая нас от зрителей танцевальными па.
Я медленно взяла апельсин из детской маленькой ладошки, доверчиво раскрытой для меня.
– Спасибо…
И слёзы, настоящие, живые слёзы хлынули из моих глаз. Ребёнок в костюме волшебника обнимал меня, а я, прижимая к груди маленькое оранжевое солнышко, плакала, чувствуя, как мощным потоком слёзы вымывают из моей души чёрствость, гордыню и тщеславие. Домой я летела, расправив спину, подгоняемая уверенностью, что в новый год войду с чистой и светлой душой, такой же чистой и светлой, как душа мальчика в костюме волшебника.
Новогодний мешок
Каждый Новый год Иванову на работе выдавали три больших пакета с праздничной вкуснятиной. Это сейчас на полках – все радости жизни, а в начале 2000-х в маленьком посёлке нужно было ждать выходного дня для похода на рынок. И папиной зарплаты.
Глава семьи никогда не был скуп, но деньги имели свойство заканчиваться. Поэтому сладостью к чаю в доме был хлеб, посыпанный сахаром или смазанный вареньем. Сейчас Ася эти домашние бутерброды пытается ввести в рацион своих детей. Один из них, кстати, любит хлеб с сахарком. Простой парень, непритязательный.
Когда старшему сыну Ивановых стукнуло шестнадцать, отец пришёл домой с двумя пакетами. Они были такими же большими, набитыми под завязку конфетами, фруктами, орешками, шоколадками. Но в доме повисла тишина. Скорее даже – НАвисла. Воздух наэлектризовался, трое детей не смели радоваться, прыгать и пробовать всё подряд из новогоднего подарка. Только мама поставила чайник на огонь.
– Всё понятно, большой, – старший развернулся спиной к входу и, опустив голову, пошёл играть в денди. Хоть там куча подарков, монеток и жизней.
– Сынок, ты куда, подожди, мы что-нибудь придумаем! – поспешил за Вовой отец. – Понимаешь, я сам не знал, а то бы купил тебе такой же заранее. Говорят, только детям до шестнадцати фирма выдаёт такие подарки.