В общем, папа вечно что-то придумывал, чтобы всё становилась разноцветным и ярким. Вспоминая это сейчас, я понимаю, сколько тепла в этом было, сколько желания осветить жизнь.
И ещё я понимаю, как мне их всех временами не хватает…
Для калейдоскопа, помимо осколков-историй, нужны ещё зеркала и труба. Я думаю, что зеркала – это в первую очередь наши дети. И во вторую – вообще люди, которых мы встречаем по жизни.
А труба? Интересно, что есть труба? Может быть, это и есть наша жизнь, внутри которой осколки-истории и наши близкие дорогие любимые люди?
Пока остановлюсь на такой метафоре.
А из осколков, как мы все прекрасно знаем из любимой сказки, как раз и складывается слово «вечность».
Апельсин
Кто-то легонько ткнул меня в сгорбленную спину.
– Готовность пять минут, – густым басом прогудело сверху.
– Да-да, иду, – вздохнула я, не оборачиваясь и поправляя фартук из грубой мешковины. И уже собиралась встать со ступеньки, на которой отдыхала, как рядом со мной опустился красный кафтан, густо расшитый стеклярусом и вензелями.
– Есть сигарета? – снова прогудел густой бас.
Я покосилась на серебристую окладистую бороду, представила, как она вспыхнет от случайной искры, и сказала:
– Не курю и тебе не советую.
– Я вообще-то тоже, – хохотнул густой бас. – Но эти праздники так выматывают.
– Веселить детей тяжелая работа, – устало протянула я.
Мы замолчали, наслаждаясь тишиной, где-то вдалеке включилась музыка: спектакль начался. До выхода у нас есть три минуты в запасе, пока на сцене танцуют лебеди. Шёл седьмой день новогодних представлений, и сегодня, 31 декабря, этот спектакль заключительный.
31 декабря, а ёлку я так и не купила – не успела, шутка ли: по три выступления в день.
– Баба Яга! Дед Мороз!
Мы обернулись на громкий окрик: наверху лестницы стояла Снегурочка. Подняв руки вверх, она теребила кокошник, пытаясь закрепить его на голове. Затем нервно сбежала вниз и прошипела с безумно выпученными глазами:
– Что вы здесь делаете? Уже музыка пошла. Скоро наш выход.
Расшитый жемчугом и серебряной канителью кокошник трясся от возмущения и, не выдержав, снова съехал на бок. Снегурочка схватила жемчужно-шёлковую конструкцию, резким движением сунула мне её в руку и умоляюще сказала:
– Помоги, пожалуйста! Никак не могу зацепить.
Казалось, вот-вот и польются слёзы из глаз, густо накрашенных синей тушью.
Я с грустью и даже с некоторой завистью улыбнулась:
– Успокойся. Сейчас всё поправим.
Снегурочка пришла в наш коллектив недавно, и это были её первые новогодние утренники. Она, ещё не отравленная тщеславием и унынием, пыталась заразить всех нас искренностью.
Я была такой же когда-то.
Когда-то очень давно.
Давно и, кажется, не в этой жизни.
Со временем моя живая душа обросла терновыми кустами, из-за которых сложно вырваться во внешний мир. Я так долго строила защитный короб, что теперь уже и забыла, а как это – чувствовать по-настоящему. Выходила на сцену, говорила заученный текст, выдавала нужные эмоции, не запинаясь, ибо отрепетировала их бессчетное количество раз.
Когда же я свернула не туда?
Когда же я потеряла способность испытывать искренние чувства, а не играть их?
Тяжёлый, пыльный запах кулис и атмосфера, царившая тут, всегда помогают мне настроиться на нужный лад. Атмосфера, когда актеры повторяют текст, работники сцены тут же готовят реквизит, а режиссёрские наставления перемежаются нервозным басом: «Кто опять взял мой посох?»
– Так, Баба Яга, наш выход! – Леший протянул мне метлу, улыбнулся и подмигнул. – Готова?
– Всегда готова, – машинально отвечаю, наблюдая за белоснежными лебедями, которые воздушным потоком прошелестели мимо меня, после своего номера.