Беляев с трудом сдерживал икоту. Вчера он уже обещал отвезти Шахрая на Клязьму, но утром понял, что за руль не сядет.

– Это, кстати, тебе. – Леонид вручил Беляеву конверт. – Опять из Красноярска. Кто пишет-то, выяснил?

– Да так, – промямлил Беляев, – сын.

– Ты же говорил, бездетный.

Беляев развёл руками.

– Оказалось, не совсем.

– Ну, поздравляю!

Беляев пожал протянутую ему почтальоном руку.

– Бывай, папаша, но от проставы не отвертишься. С тебя причитается.

Леонид вскочил на велосипед и резво покатил по бетонным плитам бывшего тока.

– Ого! – присвистнул Шахрай. – Какие новости. И от кого ребёнок?

– Кабы знать. Да и неудобно спрашивать. Не ребёнок уже. Взрослый человек. Вот приедет…

– Уже приедет?

– Пригласил. Если приедет, спрошу как-нибудь поделикатней.

Он сунул пока письмо во внутренний карман, а теперь, слушая, как Шахрай чертыхается, меняя наживку, вспомнил про него, достал и вскрыл ножом конверт. Ярослав писал, что отпросился с работы на несколько дней и прилетает третьего числа. Встречать не просил, мол, доберётся сам.

Третье было сегодня.

«А ну как он уже тут, а мы на рыбалку упёрлись, – подумал Беляев. – Хорошо, что на Клязьму не поехали и на Судогду не пошли».

– Ну как там у тебя? – окликнул он приятеля.

Шахрай не ответил. Беляев заглянул в ведро. Единственный ротан завис, расправив плавники, посередине круга, в котором отражалось небо. Олегу вдруг померещилось, что была это та самая рыба, которую поймал он в прошлый раз. Та, которой нашептал всякие глупости куда-то за левую жабру, прежде чем отпустить в озеро.

– И что же, есть тебя теперь, что ли? – пробормотал Беляев, взял ведро обеими руками, прошёл с ним за куст и аккуратно, чтобы не плеснуть, выпустил рыбку в воду.

– У тебя кошка есть? – крикнул Шахрай из-за куста.

В голосе звучала досада.

– У Пухова есть, у Афонина кот. Вообще много кошек по участку бродит.

– Придётся им отдать. Или вон собаке пуховской скормим. Уже полдень. Клёва не будет. Из-за одного нечего возиться. Где ведро-то?

– Ведро вот. – Беляев показал пустое ведро. – А ротана выпустил, не надо собаку баловать, гадить от сырой рыбы будет. Пойдём, что ли? Сын, оказывается, сегодня приезжает.

Шахрай присвистнул и принялся собирать удочку.

На обратном пути опять сделали крюк до чмарёвского магазина. К одиннадцати часам в винный отдел уже выстроились деревенские мужики и дачники с трудными лицами. Беляев набрал всякой еды для торжественного обеда по случаю приезда сына, тут подошла очередь в винный. Олег взял водки, а Шахрай заказал пять литров разливного «лидского». Пока улыбчивая продавщица наливала в пластиковые бутылки пиво, Беляев смотрел на прилавок с детскими игрушками, леденцами и жевательной резинкой.

Невозможно было представить сына взрослым. Только маленьким. Таким, который будет рад шоколадному яйцу с игрушкой внутри или тюбику мыльных пузырей. Кто-то другой, возможно, дарил мальчику эти подарки. Сам Беляев тоже несколько раз приносил игрушки детям. Это были дети знакомых. Он всегда покупал подарок в том же магазине, в котором коньяк, и, когда открывалась дверь, вручал коньяк родителям, а игрушку ребёнку, спросив «как тебя зовут?», и, не расслышав ответа, шёл к столу.

Теперь его сын пишет взрослым аккуратным почерком, и покупает билет, и летит через половину страны, из далёкого сибирского Красноярска. Пусть он совсем самостоятельный, но ведь был маленьким. Некий мужчина, но не Беляев, водил его в детский сад по утрам, потом в школу. Кто-то другой проверял дневник и делал вместе домашние задания. А может быть, и не было никого? Только мать-одиночка, от которой всего и осталось для Беляева в памяти – тонкое запястье с браслетом на фотографии.