Роман покривился: плохо, раз так заметно его любопытство, но все же произнес:

– Ты говорил, в контейнерах оружие, а торговцу что-то про присыпку какую-то задвигал.

– Кокс, – коротко кивнул Саныч, – мы зовем его присыпкой, пережиток времен до Торнадо.

– Наркотики, – скривился Тиграш.

– Прекрати, капитан, – ухмыльнулся бандит, – право слово как ребенок, ей-богу. В этом мире это, прежде всего, стимулятор, это оружие. Встречал я одного барыгу, который его продавал под благозвучным названием «порошок бесстрашия». Да и в некоторых местах, где так или иначе остались врачи, покупают его и как анестезию, и как антидепрессант.

– Понятно, это таким образом ты прям едва ли не благодетель получаешься.

– Именно, – не обратив внимания на издевательский тон капитана, согласился Саныч.

– А что же, раз это теперь не наркотик, и не привыкаешь к нему, да?

– Да на него и в прошлом мире подсаживались лишь мозгами. И вообще, капитан, прекрати ты это чистоплюйство, я все-таки не рабов продаю.

– Наверное, просто возможность не подвернулась…

– Да пошел бы ты, капитан! – Дремота с Сан Саныча слетела, отброшенная злостью. – Я людьми не торгую, понял! И не надо меня причислять к законченным сволочам, понял, фраер фельдиперсовый!

– Ого, принципы, оказывается, есть.

Саныч, матюгнувшись, поднялся, сплюнул под ноги и отошел, бросив кухарящим подчиненным:

– Пойду прогуляюсь.

Едва он скрылся за деревьями, как, не отрываясь от готовки, заговорил Кутузов:

– Зря ты так, капитан, он неплохой парень, и голова у него варит будь здоров. И насчет принципов зря ты его цепляешь. Понятное дело, ты решил, раз бандиты, значит, душегубы законченные, только это не совсем верно.

– Вернее совсем неверно, – вмешался Гринька, – и Саныч, несмотря на молодость, главарь правильный, как этот, как его, Робин Гут, вот! И за девчонку твою он первый ствол вскинул.

Тигренко молча собрал автомат, проверил магазин.

– Ладно, может, я в чем-то и неправ, извините.

– Да ты не перед нами извиняйся, Ром, – улыбнулся Гринька, – ты перед Санычем извинись.

Тигренко задумчиво кивнул:

– Извинюсь, – и, закинув автомат за спину, двинулся вслед за ушедшим бандитом.

Юного главаря он нашел сидящим на поваленном дереве, метрах в тридцати от стоянки. Саныч сидел склонив голову набок и отрешенно рассматривал большой, с поднос величиной, цветок кровянистого цвета, выросший из гриба чаги. Тигренко присел рядом:

– Наверное, я погорячился… прости.

– Бывает, – не глядя на него, кивнул Саныч.

– Да нет, не бывает, не знаю, что на меня нашло. Просто… просто не…

– Просто не веришь ты мне, и моим людям не веришь. Ладно, капитан, не мучайся, понимаю каково тебе сидеть и перед таким как я извиняться.

– Да при чем тут это?

– При том, капитан, при том. Только обидно, понимаешь. Я ж и в прошлой жизни не шоколад с медом хавал. Детдомовский я, когда вся эта херня случилась, мы в лагере отдыха были. Воспитатели, пьяные поголовно, понятное дело, для них это просто способ оттянуться был. За нами в основном Люда следила, старшая наша, детдомовская. А они раз ее продали за бутылку какой-то дорогой иностранной бурды каким-то приезжим уродам, и ее всю ночь не было… А утром она вся зареванная, в порванном сарафане… любимый у нее сарафан был, такой белый в голубенький цветочек… А вечером она повесилась… мне ж пятнадцать было, она моя была! Понимаешь, капитан!!! Моя была, – Саныч зарыдал отрывисто, зло, слезы заскользили по небритым щекам. – Убил я их… всех… и тех четверых ублюдков, и воспитателей наших… зарубил топором… и по ночам мне они не являются… Люда снится… бывает…