– Так это товалняк был! – вырвалось негодование с Сашкиных уст.

Мальчик тут же спрыгнул с насыпи в канаву и огляделся. Он боялся, что его кто-нибудь из знакомых увидит. Ведь по обе стороны от места, где он лежал, шли две тропинки, пересекающие железную дорогу, а по ним постоянно кто-нибудь переходил с одной стороны на другую.

«Уф, никого», – пролетела радостная мысль, и мальчишка, улыбнувшись тому, что эксперимент удался, стал выкарабкиваться по высокой бровке из канавы наверх.

«Ой, как я испачкался, – осматривая свои рубашку и шорты, думал Санька, – теперь бабушка с мамой ругаться будут. Заставят дома сидеть и не выпустят гулять».

Он старательно рвал растущую повсюду густую зеленую траву и тер ей свои ладошки, локти, коленки, чтобы оттереть мазут. Но мазут оказался стойким малым и почти не оттирался, а только размазывался.

– Господи, Саша, ты где был? – увидела вошедшего во двор перепачканного внука бабушка.

– Я камушки выбилал у насыпи и упал, – тут же нашелся Санька.

– Да на что они тебе, милый? Ну-ка снимай рубашку и шорты. Боже мой! Как теперь это отстирывать? – причитала бабушка. – Иди сюда, будем в корыте с мылом твои коленки и руки отмывать. Вот напасть!

О своем эксперименте Санька никогда другу не рассказывал, а тот и не вспоминал об этом после возвращения из деревни…

Июнь 1966-го

Подошел очередной долгожданный для Сашки мамин выходной. Алле нужно было с утра отнести на фабрику какие-то документы. Бабушка с дедушкой уже ушли на работу, и они с сыном поели каши с чаем, обулись и вышли из дома.

На фабрике Алла показала сыну свое рабочее место. В цеху стоял гул от работающих швейных машин, и разговаривать было трудно – нужно было кричать на ухо.

– Вот, смотри, – показала она сыну на свою электромашинку, – видишь, какая большая игла. Однажды, когда я только училась работать здесь, то прошила себе вот этот палец. – И она показала сыну большой палец своей левой руки. Ноготь на нем был вмят посередине. Все остальные ноготочки были ровными и аккуратными.

– Тебе было очень больно? Ты плакала? – поморщился Санька.

– Больно, но плакать нельзя – я же большая уже. Стыдно. Я сцепила зубы, вот так. – Алла показала сыну ряды ровных белых передних зубов. – Зажмурила крепко глаза и терпела, пока иглу вынимали из пальца и перебинтовывали.

– А я в больнице плакал, – несколько виновато произнес мальчик.

– Ничего, – успокоила его мать, – ты вырастешь и не будешь плакать. Мужчины же не плачут.

– Да, не буду плакать, – согласился Санька и продолжил: – А куда ты его плишила?

– К гимнастерке. Вон их стопки лежат.

– А как же ты так его плишила? – нахмурил маленькие брови мальчишка.

– Да уснула за работой. Устала очень.

– Ты лучше не ходи на лаботу, если устала, а то все луки поплишиваешь, – резюмировал сын.

– Хорошо, в следующий раз не пойду, – улыбнулась Алла сыну.

В швейном цеху вдоль стены входной двери стояло много столов, которые были составлены в один длинный, длиной метров пятьдесят, стол. Все они были заставлены высокими, аккуратно сложенными стопками какой-то зеленоватой одежды.

– Ого! – удивился мальчишка. – Это столько тебе нужно сшить?

– Это нам всем нужно столько за смену сшить, – показала мать рукой на цех, в котором было три ровных длинных ряда столов, за ними, согнувшись над своей работой, сидели женщины самых разных возрастов. Они все были одеты в одинаковые темно-синие халаты. На головах были повязаны платки, которые скрывали их прически.

– Это твой? – с улыбкой спросила Аллу одна из молодых женщин, сидевшая рядом с ними за машинкой. Она показала головой на Сашку и улыбнулась при этом им обоим.