Инна была одноклассницей и верным товарищем студента филфака Вити Иванова, а затем – профессора, доктора филологических наук Виктора Вениаминовича Иванова. Она была старшего него почти на 2 года – потому что из-за затянувшейся болезни осталась в каком-то классе – она уж и не помнила, в каком – на второй год, а Витя пошел в школу шестилеткой. Дружба их длилась больше половины Инниной жизни, наверное, поэтому сейчас Инна чувствовала себя как портной, у которого кто-то внезапно отхватил ножницами бОльшую часть ценного дорогого полотна.

Анна Петровна забралась в кресло с ногами. Спрятала даже туфли под длинную синюю юбку (черной в ее изысканном гардеробе не нашлось). Ее знобило с самого утра, а после кладбища и вовсе – было ощущение, что тело впало в оцепенение и перестало слушаться. «Если заплакать, должно стать легче… наверное…». Но плакать пока не получалось. Она знала, что слезы придут позже, вместе с истерикой и с головной болью. Внезапная смерть мужа от сердечного приступа не укладывалась в ее сознании. Их брак, достаточно поздний (когда они встретились, им обоим уже было около тридцати), был обдуманный и взвешенный – практически идеальный. Кроме того, она всегда была уверена: они оба чувствовали, что удачно дополняют друг друга. Единственный сын Сева учился в США. Сын, на удивление, вырос к гуманитарным наукам неспособным, зато блистал талантами в науках точных. Прилететь на отцовские похороны не смог – слишком далеко. Анна Петровна сама настояла на том, чтобы он не срывался и не прилетал – какой смысл? Отца не вернуть. Воспоминание о сыне было теплым. Анна Петровна почему-то вспомнила, как однажды Виктор – уже именитый профессор – взял его на какой-то свой литературный научный сход. Сын-школьник высидел там полдня, а когда вернулся, сказал: «Ма, я там, честно говоря, ничего не понял. Но папу знают все. И еще – за ним толпой девушки разные ходили. Типа, чтобы автограф на его книжке получить». Девушки… эти восторженные влюбленные студентки-аспирантки… Анна Петровна устало откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. «Боже мой, боже мой… как же я буду теперь одна? Без него?». Где-то глубоко внутри, (наверное, будь Анна Петровна человеком верующим, она бы подумала – что именно там, где должна быть душа), что-то больно закололо, заныло, замерло, и Анна Петровна поняла, что так теперь будет всегда, и впервые за этот кошмарный день тихо заплакала, уткнувшись в острые колени.

Всхлипывания Анны Петровны донеслись и до кухни. Инна поморщилась, захлопнула окно и стала заваривать чай. Добавила мяты, душицы, тысячелистника, которые собирала сама летом в одном из своих одиноких паломничеств в тайгу. То, как горюет Витина жена (слово вдова пока не приходило ей на ум), Инна воспринимала ровно, без особенной жалости. Когда Виктор познакомил ее со своей невестой, Инна подумала, что даже самые умные, нет, даже гениальные мужчины поразительно примитивны, выбирая в жены женщин красивых, но бесполезных. Как показали годы, Инна не ошиблась: Анна была, по ее мнению, женой никуда не годной – готовить не умела, за чистотой в доме следила неохотно, о душевном покое мужа не слишком заботилась. Бесспорной Инна признавала лишь породистую красоту и грацию Витиной жены. Высокая, стройная, с изящными руками, ушками и щиколотками Анна была удивительно хороша собой – ее четко очерченный профиль, нос с легкой горбинкой и широко поставленные серые глаза так и просились на портрет в витой позолоченной раме. Тогда, после первого знакомства, Инна не смогла промолчать и откровенно и резко высказалась относительно выбора друга: «Всю жизнь будешь за ней ухаживать, пылинки сдувать, а она будет капризничать и привередничать».