– Я это где только не слышала… – кивнула Лиза. – Вот, например, еще говорят, что, когда бухнет атомный взрыв, все сдохнут. Останутся только куряне* и москвичи. Потому что мы все поголовно сволочи и паразиты. Правда, я не знаю, почему и куряне тоже?

Лелька смеялась. У нее был хороший, звонкий голос.

Втроем они вышли на берег. Там на них без страха пошли привязанные за прутки маленькие черно-белые козлята, и Лиза кинулась ласкаться и обниматься с ними, вдруг осознав, что самогон все еще гуляет по организму. Глеб смотрел на это умиленно, и казалось, что он сейчас заплачет.

– Я всегда думала, вот почему козлята любят детей, а дети козлят? И почему коз называют женскими именами, а коров нет? Почему? Коза – так сразу… Катька, Машка… Лизка… – строго сказала Лелька, сложив руки на толстой груди и убийственно глядя на Лизу и козленка.

Лиза пощекотала козленка за ушками.

– Потому что козьим молоком выкармливают лялек! Дура. Коза – это как женщина… ну не совсем, конечно… Отличия есть! И то не всегда… – толкнул ее в бок Глеб и заржал.

Но его забавляла эта новенькая девчонка. Вся какая-то не такая.

С высокого берега открывался вид на остров со шпильком, выбитым коровами до песка. И на самих коров, рыже-бурое стадо которых рассеялось по острову. На той стороне Сейма лежал луг, который иначе как «светлые дали» нельзя было назвать, не вспомнив Гоголя с его описаниями роскошеств малороссийской природы. Дали и правда были бесконечны, а справа вырастала из долины Меловая гора. Место дикое и пленительное, откуда временами, с дерева, можно было рукой потрогать облака. Слева Сейм делал петли, тек дикими меандрами, первобытно изгибался и обнимал речушками, озерками, затонами свою пойменную землю, данную древним ледником ему в полное владение. Справа ровная набережная улица глядела окошками хат на закат, а под берегом лежали рыбы лодок, иные перевернутые вверх осмоленными доньями, иные стоящие на воде. Стада гусей и уток будили воду у берегов. На противоположной стороне рос тростник, сохранившийся только на притоке Сейма, на Гончарке: шести-семиметровый тростник, которым крыли хаты в один ряд, хранил в себе белых цапель и лебедей, вальдшнепов, выпей и редких желтозобых пеликанов.

Ветер растрепал Лизе волосы, и они, поднявшись, превратились в пожар над ее головой, да еще закатное солнце добавило им золота. Глеб отвернулся от этого видения, от тонких губ Лизы, приоткрытых от созерцания красоты, от ее покатого лба и какого-то невероятного профиля, который он видел только в учебнике средневековой истории за шестой класс. По всем признакам Лиза пришла из космоса, чтобы погубить его грешную душу и унести ее с собой.

Лиза ничего не знала о Глебе. Ей было гораздо важнее сейчас полюбоваться природой, но нечто тягостное шевельнулось в душе. Так однажды шевелилось, когда к ней лез целоваться сосед Васька, и так шевелилось, когда она видела однокурсника Фильку.

Лелька, заметив, как Глеб вылупился на Лизу, потянула его дальше:

– Идем за бухарестом-то!*

– Идем, – эхом ответил Глеб. – А ты заметила, что она нашей масти? Рыже-белая…

– Дурак! – криво усмехнулась Лелька. – Совсем кукушечку стрес, бабу с коровой сравниваешь.

– Да какая она баба… баба – это ты. А она девушка.

Глеб обнял Лельку за плечо, сунул свободную руку в карман, и они пошли дальше. За ними пошла словно бы не очень трезвая Лиза.

Дойдя до Шубышкиной хаты, Глеб уже все понял для себя. Он пропал и теперь будет пробовать как-то противостоять… или гибнуть.

Лиза впервые оказалась в хате под соломой и с земляными полами. Некоторые окна были забиты досками для тепла. Майский ветер гулял по нищенской обстановке. По полу лазал самый младший головастый шубышонок, трехлетний Пашка. Отец и мать семейства пили за столом непонятное зелье из пластиковой бутылки.