Это было странное, сюрреалистическое ощущение, которое испытывала Вера: ей казалось, что с годами люди все меньше и меньше видят ее целостно, они видят в ней лишь возраст, и это было досадно, будто жизнь уже потихоньку стирала ее словно ластиком до состояния блеклой тени. Но Хотулев ее увидел.

«Он видит меня, а потому я существую», – удовлетворенно промелькнуло у Веры.

– А в Гштаде вы бывали?

Вера отрицательно помотала головой:

– Там нет.

– А зря, это потрясающее место. Но вы на лыжах не катаетесь, да?

– Эээ… нет. Я больше по части хайкинга2.

– О а с этим там тоже прекрасно. Да и Гштад летом даже красивей! Не хотели бы съездить? Можно на панорамном поезде.

Вере ничего так не хотелось, как съездить куда-нибудь с месье Хотулевым, а потому она, сделав глубокий вдох, дабы сдержать порыв энтузиазма, как можно ровнее ответила:

– Да, хотела бы.

– Тогда наберите мне, когда вам будет удобно, и мы договоримся.

Вере не хотелось говорить, что ей, в целом, было удобно всегда. Хотулев отошел в другую сторону комнаты и вернулся с визиткой.

– Вот мой номер телефона, – он подчеркнул его ручкой.

Вера обратила внимание на написание его фамилии по-французски: Khotouleff. Красота.

– Это что, ваш музей? – уточнила Вера, уже догадываясь, каков будет ответ.

Она всегда гордилась своей способностью привлекать высокопоставленных лиц.

– Наш с дочерью, – поправил ее Хотулев. – Ее заслуг тут гораздо больше. Сегодня ее здесь нет, но обычно она здесь с утра до вечера.

– Здорово! – Вера отчего-то ощутила легкий укол женской ревности: уж очень он хвалил свою дочь.

Но в ответ лишь сладко улыбнулась.

Вернувшись домой, она первым делом оценила себя в зеркале. Ох. И без того кудрявые волосы распушились от влажности так, что она была похожа на одуванчик, а на губах остались следы подтаявшего шоколада. Мда, аристократка.

Выдержав должную паузу, она позвонила месье Хотулеву через два дня. И уже следующим утром они сидели в вагоне второго класса (это было досадно, Вера рассчитывала на первый) панорамного поезда, который поднимался вдоль идеалистичных лугов и шале в горный городок Гштад.

Их первое путешествие прошло изумительно, и Вера знала почему. Хотулев охотно говорил про себя, про свою карьеру гольфиста – Веру это изумило, этот вид спорта представлялся ей чем-то далеким и запутанным – и про свою дочь; Вере же он позволил быть просто таинственной аристократкой: про свою жизнь она говорила очень много, но непременно абстрактно – а его, казалось, искренне не интересовали детали.

Так прошли три недели. За это время из двух незнакомцев они превратились в некое подобие пары. Вера уже не раз посетила музей русской культуры, они с Хотулевым насладились чудесными путешествиями во французский Эвиан и номинальную столицу Швейцарии Берн, несколько раз полакомились десертами в кафе и много раз прогулялись вечерами по набережной, периодически заслушиваясь бесплатные выступления джазовых исполнителей. Однако, было совершенно очевидно, что это был своеобразный, но все же курортный роман. И, Вера прекрасно осознавала, что, вернувшись в конце августа домой, эти отношения станут приятным флером из прошлого, они отправятся в шкатулку с многочисленными трофеями, которые грели ее воспоминаниями.

Вера побывала и в квартире Хотулева, однако к себе звать его не хотела. Его жилище поразило ее своим аскетизмом. Он жил, как и она, в доме, где сдавались апартаменты, в скромной двухкомнатной квартире с такими же выбеленными под больничку стенами, как у Веры, такой же неуютной полностью под кафель ванной и узкой вытянутой кухней, которая больше походила на туннель и в которой была лишь зона для приготовления пищи. С мебелью у Хотулева, конечно, было чуть получше, нежели у Веры, но все же это было очень минималистичное жилье.