– Ненасытных? – переспросил Маппо.

Полуджагат кивнул.

– Представь себе.

– Жаль, что они погибли.

– Очень жаль.

Веревка снова поползла вниз.

– Монахинь не стало, а одни лишь уединенные размышления повреждают разум. Искаралу не позавидуешь. Воюет с бхокаралами и слушает голос бога, а на самом деле – голос собственного безумия…

– Однако в этом месте осталась сила, – тихо сказал Икарий.

– Согласен. Когда мул подбежал к пещере, там открылся проход.

– Тогда почему верховный жрец им не пользуется?

– Сомневаюсь, друг мой, что мы легко поймем Искарала Паста, – ответил Маппо.

– Сейчас для нас главное – попасть наверх.

– Ты прав, Икарий.

Неожиданно полуджагат коснулся его плеча.

– Маппо, я хочу тебя спросить.

– О чем?

– Из моего колчана пропало несколько стрел. На лезвии меча я обнаружил следы крови. И потом, эти жуткие раны у тебя на шее. Скажи, мы… сражались? Я ничего не помню.

Трелль ответил не сразу.

– Видишь ли, Икарий, пока ты спал, на меня напал леопард. Я сначала выпустил в него стрелы, а потом добил твоим мечом. Такой пустяк. Если бы ты не спросил, я бы и не вспомнил.

– Опять, – прошептал Икарий. – Опять я выпал из времени.

– Успокойся, дружище. Ты ничего не потерял.

– Почему я всегда слышу от тебя только этот ответ? Неужели тебе больше нечего мне сказать?

– Я же не виноват, Икарий, что в такие моменты не происходит ничего важного.

Из всех промалазанских сообществ, существовавших в те времена на захваченных землях, наиболее известными были «красные мечи». Они считали себя носителями нового мышления, видевшими в укреплении Малазанской империи несомненное благо. Однако жестокое обращение с инакомыслящими соплеменниками сделало этот псевдовоенный культ предметом откровенной ненависти.

Жизнь под ярмом. Илем Трот

Фелисина неподвижно лежала, придавленная Бенетом. Наконец его тело содрогнулось в последний раз. Спазм страсти погас. Бенет отвалился и схватил прядь ее волос. Фелисина увидела его пылающее чумазое лицо и сверкающие глаза, в которых отражался свет масляной лампы.

– Скоро, девочка, это начнет тебе нравиться, – сказал он.

Стоило Бенету лечь с ней, как внутри Фелисины вспыхивала едва сдерживаемая дикость. Нет, не отвращение, а что-то иное, чему она не могла дать названия. Она знала: это состояние пройдет. Должно пройти.

– Да, Бенет, – покорно сказала Фелисина. – Скажи, ты дашь ему день отдыха?

Пальцы Бенета больно дернули ее за волосы, потом отпустили.

– Раз обещал, дам.

Он отодвинулся и стал застегивать штаны.

– Не понимаю только, чего ты так хлопочешь об этом старике? Ему и месяца здесь не протянуть.

Шумно дыша, Бенет разглядывал Фелисину.

– Клобук тебя накрой, девчонка, а ведь просто красавица. Только не лежи подо мной бревном. В следующий раз будь поживее. Не пожалеешь. Я сумею тебя отблагодарить. Добуду тебе мыла, новый гребень, вошебойку. Обещаю, ты будешь работать здесь, в Закавыках. Доставь мне удовольствие – и у тебя будет все.

– Подожди еще немного, – попросила она. – Скоро боль пройдет.

Вдали ударил колокол одиннадцатой стражи. Фелисина и Бенет находились в дальнем конце рудника, называемого Закавыки. Эту штольню пробивали «гнилоногие» – каторжники, у которых от отатаральской руды начинали пухнуть и гнить ноги. Штольня была невысока; добираться сюда пришлось чуть ли не ползком. В воздухе удушливо пахло отатаральской пылью и известняком, покрытым мелкими капельками влаги.

К этому времени все каторжники были обязаны вернуться в поселение, однако Бенет – правая рука капитана Саварка – находился на особом положении. Заброшенную штольню он объявил своей собственностью. Сегодня была их третья встреча. Фелисина успела немного привыкнуть, а тогда, в первый раз, ей казалось, что она умрет. Не успели их пригнать в Макушку – поселение каторжников в Досинской яме, – как Бенет ее заприметил. Он был рослым, в плечах даже шире Бодэна. Сам каторжник и подневольный, Бенет, по сути, владычествовал над другими каторжниками. Местные власти это устраивало. Бенет был человеком опасным, жестоким и… на удивление обаятельным.