Шура виновато развёл огромными, как сковороды, ладонями. Хотел объяснить что-то, но от волнения стал заикаться больше обычного, махнул рукой и стал смотреть в окно, полностью утратив интерес к происходящему. Погрузившись в молчание, он терпеливо ожидал ухода непрошеной гостьи. Чтобы как-то заполнить неловкую паузу, Сологуб спросила на свою голову:

– А кто это у вас на баяне играет?

Шура тут же очнулся, к удивлению наставницы живо схватил баян, скинув при этом ядра. Они упали на пол и с угрожающим грохотом покатились на Лидочку. Неожиданно для себя она прямо в сапожках резво вскочила на кровать и ловко избежала столкновения.

Убедившись, что ядра остановились и опасность миновала, грустно подумала: «Какая же я дура! Надо было к девочкам идти, вряд ли они встречали бы меня ядрами». Борщёв тем временем начал исполнять, и следует отметить, довольно неплохо, «Сердце красавицы склонно к измене». В результате простыня упала, обнажив мохнатые слоновьи ноги с давно не стрижеными, загнутыми книзу жёлтыми ногтями. Но ядротолкатель то ли не заметил этого факта, то ли не придал ему особого значения и самозабвенно продолжал музицировать. Сологуб стояла на шаткой кровати с открытым ртом, стараясь сохранить равновесие и не повредиться в рассудке. «Чистый цирк! Аттракцион «медведь с гармошкой», – думалось ей. Слуцкий подавал Борщёву интенсивные знаки руками и громко шептал: «Подыми занавес, Шаляпин!» Но старания суфлёра не принесли сколько-нибудь заметного результата. Очевидно, на Борща снизошло вдохновение, и он твёрдо решил исполнить партию до конца. Тогда Валерка подскочил и самостоятельно обернул простынёй богатырское тело. «Слава богу, хоть трусы не упали», – проворчал он.

Тут в комнату влетела маленькая Белка. Подруга Валерки, ведомая то ли обострённой женской интуицией, то ли приобретённым опытом, находила его, как правило, в течение двух с половиной минут в любой географической точке. Окинув взглядом присутствующих, моментально оценила создавшуюся ситуацию, подскочила к Борщу и, сильно ударив узкой ладошкой по музыкальному инструменту, тонко и пронзительно закричала: «Всё! Концерт закончен!» Шура покорно поставил баян на стол, подтянул простыню и снова виновато развёл руками. «В секции восемь комнат, – отрешенно рассуждала Сологуб, стараясь не сбиться с мысли. – Ещё одна такая комната, и можно вызывать психбригаду».

Валера помог Лидочке слезть с кровати, одновременно высказывая собственные впечатления. «Какой типаж! – восхищался он. – Его бы в Голливуд – монстров играть. Без проб и репетиций – с руками оторвали б. Вы представляете, Лидия Павловна, он на свидание с баяном ходит! Все с гитарой, а он – с баяном! Круто, а? Хотя лично я думаю, ему надо ходить с большим африканским барабаном» Лидочка слушала в пол-уха. Она уже приняла судьбоносное решение, что на сегодня достаточно и ни в какие комнаты она заходить больше не будет. Пусть декан поступает с ней, как хочет, вплоть до увольнения и предания гражданской казни. Лидия Павловна должна сохранить своё психическое здоровье. Ради детей, ради семьи… Кураторша неожиданно почувствовала себя очень усталой, разбитой и опустошённой. Руки тряслись мелкой противной дрожью. Забыв попрощаться, она вышла из логова Кинг-Конга и направилась к выходу из блока. И тут, как назло, её усталый взгляд упёрся в солидную бронзовую табличку «Гинекологическая смотровая». Сологуб вздрогнула и остановилась как вкопанная. «Зачем смотровая на мужской половине?» – подумала она. – Наверное, я брежу». Эта мысль напрягла её по-настоящему и заставила всерьёз подумать о визите к психиатру.