На плоской поверхности отразились выступающие линии черепа, глаза по цвету как смола на коре дерева, бледная кожа, мягкие невесомые волосы. Она поджала губы, и Кире подумалось: что-то изменилось навсегда. Эти сжатые губы, складки меж бровей и рассеянный взгляд совсем не походили на те мечтательные речи, тяжелые вздохи и несмелые взгляды из прошлого. Они говорили больше слов. «У меня не получилось, я не смогла выбраться в другую жизнь, здесь только мои родители, и эта глупая девчонка-обманщица».

Разочарование текло в выражении глаз, и Кира с горечью поняла, что та была совсем не рада видеть её лицо, даже тогда, когда она оставалась единственным буйком в пучине безумия для лишенной понимания подруги.

***

На третий день пропуска заявляться в школу можно было только со справкой от врача. Поэтому, когда родители вошли в палату и не обнаружили у кровати дочери девушку с русыми косичками и мертвенно-бледным лицом, выдохнули с облегчением. Им, наконец, представился шанс пообщаться в спокойной обстановке и без лишних свидетелей.

Девушка медленно восстанавливалась, и её место у аппарата ИВЛ освободили для новых пострадавших – она оставалась центральной фигурой обсуждения врачей всю последнюю неделю, но это не отменяло факта появления новоприбывших тяжёлых пациентов. Они требовали не меньше внимания и заботы, и в такие моменты Гвен получала долгожданный отдых. Ей выделили место в комнате с тремя кроватями, подальше от окна, будто бы кому-то после провальной попытки смерти и вправду хотелось повторить неудачный опыт. Да, ей попросту не хватало сил туда добраться. Бессилие раздражало.

Она не обрадовалась также сильно, как выдохнувшие с облегчением родители. Когда их больничные халаты поверх плеч в строгих костюмах замерли напротив, девушке пришлось приподняться на локтях. Это удалось с трудом. Ладонь от резкой боли рефлекторно накрыла место под правым ребром и почувствовала жёсткий бинт на уровне печени, ноги частично онемели, левая была обмотана гипсом, и сгибать её запрещали, внутри что-то натягивалось, протестовали движению швы, голова немного кружилась, и ссадины не переставали ныть. Боль была слишком заметна, отдавалась на лице, и женщина посмотрела на неё взглядом, полным сострадания.

«Должно быть, она совершенно не ладит со своей семьёй» подумала Кира. Она только закончила посещение школьных уроков и, радостная, отменила смену в кофейне, чтобы навестить подругу, а потом увидела, как бесстрастно смотрела та на движения родительских губ, как углублялись на лбу морщины и пренебрежительно закатывались глаза при звуке родительских речей. Кире вспомнился их последний диалог и слова о ссоре. Теперь она знала, что истинная причина заключалась в желании Урсулы заниматься за границей и нежелании семьи принять её волю. Даже соседки по палате были поглощены сценой, и Кира так и осталась стоять за стеклянной стеной, никак не таясь, но и не привлекая ничьего поглощённого выяснением отношений внимания.

В палате атмосфера неизбежно сгущалась.

– Прости, что не заходили к тебе, как только ты проснулась. Мы столько всего пережили за это время. Нужно было собраться с силами, – выдавив что-то наподобие улыбки, которая по её мнению, могла склонить дочь к пониманию, заговорила мама. Отец оставался безмолвен, но видно было, что он несильно спешил подтверждать слова жены. – Как ты себя чувствуешь?

– А как себя может чувствовать человек, упавший с десяти метров, так ещё и переломавший половину костей? – девушка была слаба, но это не мешало ей держаться на удивление твёрдо. Кира зачарованно наблюдала за происходящим. Она ещё никогда не видела эту сторону подруги. Откровенную и прямолинейную. Женщину смутил такой резкий ответ. Сейчас она не была похожа на тирана, который, по словам Урсулы, постоянно угнетал и беспрекословно запрещал. Острые линии и сердитые глаза говорили за их хозяйку, она не испытывала тёплых чувств к родителям, но уж точно не могла быть виновником разногласия между матерью и дочерью. Или же, Кира совсем не умела читать людей. Подобные мысли всё чаще заставляли сомневаться в себе.