– Боярыня Морозова у вас – и падкая до мужчин женщина, – продолжал своё обсуждение пьесы Мессир, – и распутная гитеро-сексуалка, и ярая поборница «Старой веры», и неистово верящая во Христа. Не многовато ли это для одной персоны??

– Это даже маловато, князь, – отвечал Голицын, не отрывая своих лениво-озлобленных глаз от упрямо смотрящих глаз Лики, продолжающей держать в губах своих – высунутую наружу половину апельсиновой дольки, предлагаемую автору непрочитанной ею пьесы.

– Я не хочу, есть апельсин, – наконец выговорил Голицын Лике. – А что касаемо этой пьесы, то я и в ней использовал тебя в лице одной из персон. Видишь, значит, чем-то ты всё-таки продолжаешь волновать меня.

Она же, зажевав свой апельсин, холодно сказала ему:

– Это просто потому, что вы не обладаете мною.

И Голицын глубоко затянулся сигарным дымом. И наступило всеобщее молчание. И даже кот затих в своём урчании.

Глаз Мессира из-за его зеркальных очков видно не было, но чувствовалось, что он внимательно наблюдает за этой сценой.

Лика же, держа между пальчиками сигару, и наблюдая за её дымными кольцами, исходящими от горящего конца, заявила:

– Но я не умею любить, чтоб вы знали.

– О! Это-то я знаю, – с некоторым облегчением сказал Голицын. – Это я давно почувствовал, – прибавил он, и отпил вина из своего бокала.

– Ну, так и что же мне теперь делать? – спросила она через паузу, и ни на кого не глядя, а, продолжая смотреть на дымящийся конец сигары.

– Ну, мало ли, что мне иногда хочется, – проговорил Голицын менторским тоном, – иногда обуревает такая животная страсть, что кажется – разорвал бы!.. Но,.. обстоятельства и голова не позволяют сделать этого.

Кот снова громко заурчал, усиленно массируя лапами у паха Лики.

Лика откинулась на спинку кресла, стала гладить кота по его длиной чёрно-серебристой шёрстке.

– Вот так и вы когда-то меня гладили, помните? – обратилась она к Голицыну.

– Помню. Конечно, помню, – отозвался он.

– Но ничего у вас со мной не получилось, – констатировала она.

– Не получилось, – согласился он.

И в этот момент, она взяла кота за холку, и ссадила его на пол. И взгляд Голицына упал на её открывшиеся, до самых пажей, соблазнительно белеющие ножки в чёрной сетке её эпатирующих чулок. Ноздри Голицына вздулись, дыхание его сбилось, он стал задыхаться, и они встретились взглядами.

– Официант! – вдруг выкрикнул Мессир, – счёт!

Лика резко встала из своего кресла, и направилась к выходу.

Голицын последовал за ней.

Они вышли на улицу. В окнах домов отражался жёлтый свет, клонящегося к закату солнца. Между ними сидел на тротуаре кот, но он не смотрел на них, он напряжённо смотрел перед собой, в какую-то, одному ему известную точку.

Всё тело Лики было так же напряжено и наэлектризовано – это Голицын ощущал всем своим существом. И от этого, или оттого, что на улице было довольно прохладно, не смотря на то, что было лето, Голицына колотила крупная дрожь.

Но из ресторана вышел Мессир, и с порога сказал:

– Друзья мои, пора двигаться дальше!

И ОН указал стальным остриём своей трости направление их дальнейшего движения. Сталь острия тут же сверкнула золотым отражением солнечного заката, и спутники тронулись в путь.

Они сразу же свернули в какой-то переулок, потом ещё и ещё. Переулки были старыми, но эту их прелесть Голицын сейчас не замечал. Ему было не по себе, и он никак не мог справиться со своей дурацкой дрожью. Он только слышал стук её каблуков, мерно и вызывающе стучащих по асфальту.

– Так чем же закончилась твоя эпопея в станице? – поинтересовался Мессир у Лики, нарушив нервно-натянутое молчание.