– А ну-ка, – спокойно сказал князь, и стал подходить поближе к тому месту, где столпился народ.

Голицын же, с волнением в груди, стал искать глазами вороную кобылицу.

– Её здесь нет, не ищите, – пробросил свою реплику князь, в сторону своего спутника.

– А где же она?

– Уже на яхте.

И тогда, Голицын стал прислушиваться, к митингующему с мавзолея, коту.

– Кто?! – орал захлёбываясь кот, – кто сказал, что Волга впадает в Каспийское море?! Это – они-и! – банда неучей, совершившая переворот в семнадцатом году, учат нас тому! Чушь! Несусветная чушь, говорю я вам!

Публика ликовала.

А кот продолжал:

– Конечно же – Волга впадает в Каспийское море! И это знает любой ребёнок! Но она впадает туда совсем иначе, а не так, как учат нас они! Мы-то это, с вами знаем, господа, как никто. Верно я говорю?!!

– Ве-ерно-а-а! – неистово орала публика.

– Так что, пора переделать эти контурные карты! Говорю я!

– Ура-а!! – скандировала публика.

– Но мы на это твёрдо скажем, товарищи, этим господам – «не позволим!». Не позволим переделывать вам общепринятые всем миром – контурные карты!

Публика была в восторге.

– Наша Волга будет течь только своим! Нашим! Особым, никому неведомым, путём!

Толпа взорвалась новым одобрительным ором.

Голицын же, с удивлённо выпученными глазами, повернулся к Мессиру, и сказал:

– Он же говорит белиберду.

– Как и все у вас, которые добираются до высоких трибун, – спокойно согласился с Голицыным Князь тьмы.

– Но он же противоречит сам себе! – не унимался Голицын.

– Вы совершенно правы, – успокаивал его Мессир, – но народу же – нравится.

– Судя по возгласам и по лицам – да, – с удивлением констатировал Голицын.

– Что и требовалось доказать, – поставил точку в их разговоре Мессир. – Пойдёмте, нам пора.

Голицын пожал плечами, тяжело вздохнул, и поплёлся вслед за Мессиром.

Когда же спутники застучали каблуками по булыжнику Васильевского спуска, Голицын грустно отметил вслух:

– Да, выпаривается прорабская Москва, выпаривается.

– Что значит – выпаривается? – машинально спросил Мессир, увлечённый своими мыслями.

– Душа её улетучивается, – с грустью произнёс Голицын, – вам это не понять, а я чувствую.

И он снова замолчал.

– Маэстро, – вдруг громко обратился Мессир к своему спутнику, когда они шли по мосту через Москву-реку, – а вы действительно поставили Горького «На дне», в этом психушном «боксе-отстойнике», да ещё – в «День смеха»?!

– Ну, во-первых – не спектакль, а сцену. А во-вторых – это я придумал для пьесы, – скучно, но, улыбаясь, ответил Голицын.

– Я так и подумал, – кричал Мессир, – как можно было творить театральное действо, под жутким прессингом психотропных таблеток и уколов?! А откуда вы взяли женщину на роль Насти, среди чисто мужской компании?! – не унимался Мессир.

– Лизку, что ли?

– Да. Или вы её внаглую придумали – с потолка?!

– Нет, женщина была, – успокоил его Голицын. – На месте четвёртой палаты, действительно когда-то было женское отделение. И вот, однажды вечером, по окнам выходящим на улицу, стали бить палкой со всего маху. Зазвенели стёкла, и раздался голос молодой женщины, кричащей проклятия, адресованные этому «боксу». Потом уже, главврач рассказал нам, что это была бывшая пациентка их больницы, и что её поймали, и что она была пьяная. Но я её так и не видел, к сожалению, окна-то с нашей стороны забиты были фанерой.

– Значит, кукушка – всё же пролетала?! – весело спросил Князь.

– Если вы имеете в виду заморскую «Кукушку», то она над тем «гнездом» и близко не пролетала – она бы там и исдохла бедолага.

И довольный ответом Мессир, захохотал своим громовым смехом!