Шолохова, то самым жутким во всём этом – было то, что не сама смерть великого писателя и их земляка потрясла их, а то, что он был кандидатом в депутаты Верховного Совета. И теперь, надо было согласовывать какие-то новые бумажки с Обкомом, а тому – с Москвой! И самый последний гвоздь в этот гроб забил один из их Секретарей, вышедший, этим самым утром, на сцену ДК, перед приехавшими участниками «Агитпоезда», и сказавший так: «Мы рады вашему приезду в нашу станицу». Потом он замолчал, подумал, и сказал: «Как-то неудобно это – станица. Я думаю, что надо говорить – город. А наши станицы и хутора переименовать в сёла, как везде. Как вы считаете?» – обратился он к залу. Но зал никак не откликнулся – в зале было гробовое молчание. Тем более что большинство присутствующих было с большого будуна, холодных дорог «зимовки», и ровным счётом ничего и никак не воспринимало.

И Мессир вдруг расхохотался своим громовым смехом.

А Голицын, сказал, перебивая ЕГО смех:

– Так вот, уважаемый Мессир, когда кто-то говорит о крестьянах, что «хоть они и не шибко грамотны, но в их глазах есть нечто такое, чего знают только они и никто больше». То я ВАМ скажу – это «нечто» – есть то, что они сами! находятся в этих пресловутых «ЗАКРОМАХ», и знают – сколько там и чего есть на самом деле, и при каких условиях там будет прибывать, а при каких – убывать. Вот так и смотрят две всё знающие стороны друг на друга: знающее все цифры – ПРАВИТЕЛЬСТВО и знающие действительное положение дел – КРЕСТЬЯНЕ. А мы – остальные, стоим между ними, и пытаемся разгадать их молчаливо-хитрые взгляды.

– А вы любили демонстрации?! – вдруг весело спросил Князь тьмы.

– Какие демонстрации? – не понял Голицын.

– Демонстрации трудящихся! Когда там они у вас были? 1-го мая, 7-го ноября.

– О да! – радостно воскликнул ЕГО собеседник. – Я с детства любил демонстрации. По 35 линии поднимались колонны завода «Красный Аксай», и поворачивали по нашей «2-ой Комсомольской» улице. На углу, какая-нибудь бабка продавала воздушные шарики и красные флажки. Празднично нарядные мать и отец, высматривали свои цеха, а мне, тоже одетому в какую-нибудь праздничную обнову, а иногда и в целый новый костюм, давали денежку, и я покупал несколько шаров и флажок. Потом мы пристраивались к колонне демонстрантов, и шли к Театральной площади. Было много музыки, все пели и плясали. Был настоящий праздник! Потом я уже сам ходил со своим «сварочным участком» в колоннах «Ростсельмаша», на демонстрацию. До сих пор помню лица наших мужиков и улыбающееся лицо мастера Ивана, которые орали во всё горло песню: «Маруся, раз, два, три! Калина, чернявая дивчина в саду ягоды рвала!» А на Театральной площади мы кричали громкое «ура!, на призывы громкоговорителей. Потом, учась, в Училище искусств, я сам уже сидел на верху гусеницы Театра-трактора, и выкрикивал в микрофон призывы, читаемые с печатного листа, а за спиной стояли люди в штатском. Со временем, правда, этот праздник померк. В душе моей померк. От чего и почему? – Не знаю.

Таким образом, спутники вышли на Красную площадь, где, почему-то, было многолюдно. Особенно в той стороне, где стоял мавзолей.

Голицын посмотрел на часы, что на Спасской башне – «нет, смена караула уже прошла», – подумал он. «Да и какая ж теперь смена у мавзолея?» И тогда, Голицын с ужасом увидел, что на мавзолее стоит их кот, во весь свой полный рост, и что-то вещает, перед собравшейся публикой.

– Мессир! – закричал Голицын, уже не обращая внимания на окружающих, – что он делает, подлец?!

– Кто? – откликнулся Мессир.

– Кто, кто! – ваш кот, в пальто!! – истошно прокричал Голицын.