– Ждали-то к восьми, – извинялась она, щедро посыпая укропом картошку в глиняной миске.

Положив на стол охапку зеленого лука с белыми головками, Антонина собралась было разливать водку по граненым рюмкам, но Алексей подскочил на помощь – не женское это дело, водку разливать.

– Какая прекрасная мысль вас посетила! – Николай Аркадьевич входил в столовую, демонстративно потирая руки. – А я все думаю: что-то похолодало… Ну, Шурочка, мы с тобой сейчас тяпнем! – Николай Аркадьевич проследовал к своему креслу и совсем было уселся, но увидел новое лицо.

Он проворно встал, отодвинул кресло и, радушно улыбаясь, протянул руку:

– Николай Аркадьевич Березин, с кем имею честь?

Молодой человек вскочил, ответил крепким рукопожатием и сказал просто:

– Кирилл.

После первой же рюмки за благополучный исход переправы напряжение стало спадать. Все почувствовали приятное тепло, стали перекидываться незначащими фразами. Антонина пустила по кругу тарелочку с салом.

Николай Аркадьевич удивленно воскликнул:

– Откуда же у нас такая роскошь?

Но на ответе настаивать не стал, еще больше удивившись, что Кирилл передал тарелку дальше, ничего не взяв. Милочка, раскрасневшись от глотка из граненой рюмки, смачно похрустывала луком и уплетала всё, что оказывалось на тарелке. При этом она, сидя рядом с бабой Шурой, внимательно следила, чтобы и на ее тарелке не было пусто.

– Ну давай я тебе еще картошинку положу. Вот так. Она у тебя как раз под вилкой, баба Шур.

– Зачем мне столько на ночь, неугомонная? Я, может, еще сырник съесть хочу.

– Скажите, пожалуйста, Николай Аркадьевич, – Алексей наконец перестал жевать, – как поживает «ваш» Чаренц? Вы уже, наверное, закончили перевод?

– Э, милый, куда там! Чаренц был очень плодовит. Несмотря на то что я взялся только за его лирику (а у него и поэмы, и проза, и критика), конца этому не видно.

Николай Аркадьевич откинулся в кресле и небрежно бросил на стол накрахмаленную салфетку. Она подавалась ему персонально, свернутая в серебряном кольце.

– И зря Вы, Алеша, иронизируете: «ваш Чаренц». Это весьма почтенная и общезначимая фигура, к тому же трагическая.

– Трагическая? Почему? – вступила Ольга.

Она до этого хранила молчание и незаметно наблюдала за новым гостем.

– Как почему? Так его замучили в 37-ом. За «национализм». А попросту – за любовь к своему народу, – Николай Аркадьевич помолчал, видимо вспоминая о чем-то, что всегда всплывало в памяти при упоминании тех лет, потом покачал головой и, словно стряхнув нежелательную тему, воскликнул, обращаясь к молодым людям: – Выпьем за дам! Здесь такой цветник!

– Я так с удовольствием! – подхватил Алексей и стал наливать Николаю Аркадьевичу и себе.

Кирилл мягко отклонил его предложение со словами благодарности и добавил:

– Лекарственную я уже принял. Больше не могу. Прошу у дам прощения.

Доброжелательная улыбка, сопровождавшая его слова, обеспечила всеобщее понимание и пристальный взгляд Ольги.

Николай Аркадьевич встал, отставил в сторону локоть по старинной манере, но вдруг огляделся:

– А Рената где? – вопрос был адресован Антонине.

– В Москву уехала. К мужу, – Антонина явно не хотела входить в подробности.

– А я почему не знаю ничего? – рюмка зависла в воздухе.

Антонина поняла, что коротко не отделаться:

– Папа, ну она же говорила, что у Антона выставка какая-то в Союзе художников…

– У Антона персональная выставка?

– Да нет, конечно. Он там один из многих. Две-три работы, я не знаю точно… А ты спал после обеда. Она будить не стала.

– Я всегда всё узнаю последним! Ах, Алексей, простите! Вы всё так и стоите с полной рюмкой. За дам!