– Что же Вам пришлось сделать, Николай Аркадьевич? – не утерпел Кирилл.

– Не мне, не мне! Вот, что хуже всего, – Ренате.

– Ренате? – изумление Кирилла было неподдельным.

«В каких только контекстах я не слышал сегодня это имя!» – подумал он.

– Она упросила свекра вмешаться. А отец Антона – художник, – тут Николай Аркадьевич перешел на шепот, – всю жизнь пишет портреты партийной верхушки по заказу! Ну и вот… ради Антона он, видимо, с кем-то поговорил… Мы все даже и не заметили ничего. Просто соседей съели, а нас не тронули! Вот что гнусно!

Кирилл почувствовал необходимость как-то смягчить эти мучительные воспоминания, и он сделал предположение, что, быть может, тяготы уговоров пали все же на Антона, коль скоро это его отец.

– На Антона? – вскричал Николай Аркадьевич. – Да что он может, этот Антон! Пустое место, золотая молодежь… Недоразумение! И художник никакой!

– Но ведь выходит, Ваша дочь уже давно с ним в браке, и потом, у них же дочь… – недоумевал Кирилл.

Он удивлялся про себя ещё и тому, что этот вопрос его самого так занимает.

– Да какой же это брак! Это…

Николай Аркадьевич вдруг замолк, чтобы не произнести слова «сделка», а потом как-то странно согласился, словно вдруг вспомнил, что у него действительно есть еще одна внучка.

– Ну, да-а, – протянул он, – дочь.

Потом он взял себя в руки и постарался снова вернуться к светской беседе.

– Послушайте, Кирилл, Вы так располагаете к себе, что вот были вынуждены выслушивать семейные дрязги. А мы ведь с Вами хотели поговорить о феакийцах! Быть может, если, конечно, у Вас нет срочных дел, Вы задержитесь у нас на денек, другой… А?

Громкий крик «Помогите!» не дал Кириллу согласиться. Он, пробормотав извинения, опрометью побежал во двор. Груня, всклокоченная, без косынки, выскочила из-за деревянного дома со стороны акаций. По-видимому, она пыталась спрятаться от мужней кары за домом, но Никифор быстро настиг ее там и теперь гнался за ней через двор, потрясая топором. Кирилл бросился ему наперерез и, остановившись на полпути, стал двигаться лишь на шаг вправо или влево в зависимости от того, с какой стороны пытался обскочить его Никифор. Наконец тот остановился перед ним, замерев с занесенным топором:

– Уйди с дороги, парень! Кабы греха не вышло… – Он тяжело дышал и, словно разъяренный зверь, ждал первого движения жертвы, чтобы наброситься.

Кирилл посмотрел ему прямо в глаза: он прочел в них боль и отчаяние. Ярость начала угасать.

– Отдай топор, Никифор, не бери греха на душу, – тихо начал Кирилл, по-прежнему не двигаясь. – Аграфена ведь жена твоя. Ты всегда можешь казнить ее или миловать. Пусть поживет пока… только на этот раз…

Никифор долго стоял, не шевелясь, потом вдруг сделал резкий шаг к сараю и вонзил топор со всей силы в пенёк, на котором обычно кололи дрова. Пенек распался надвое. В щели застрял топор. Никифор, склонив голову, двинулся к деревянному крыльцу. Отойдя на несколько шагов, он повернулся и с тоской произнес:

– Что б ты понимал… – махнув рукой, он больше не оборачивался.

Кирилл зачем-то вынул топор, хотя угроза миновала, и так и стоял с ним какое-то время посреди двора, когда из-за каменного дома выбежал Алексей, а Тоня уводила на кухню рыдающую Груню.

Груня, продолжая всхлипывать, опустилась на сундук в каморке за кухней, а Тоня уселась с ней рядом. Она ласково поглаживала руку Груни, пытаясь утешить её и ободрить. Наконец она спросила:

– Вы так долго спокойно жили. Что на этот раз?

Тут Груню, как прорвало. Она всплеснула руками и, призывая Бога в свидетели, затараторила.

– Тонечка, милая моя, ну ты столько лет меня знаешь, я же деточек твоих обеих нянчила! Я как тогда из деревни своей приехала, так мы почти сразу и поженились. Ведь я его, окаянного, всю жизнь почитай люблю. Коли бы он за мной из ревности гонялся… но, ты же знаешь, я из дома ни ногой, видит Бог! А тут я до чего дошла: с Васькой трактористом болтать бегала у всех на виду. Думала, ему расскажут, так он хоть маленько осерчает, приревнует к Ваське-то… Кабы так, мне бы и топор его был в радость…