Алексей все же довел Александру Владимировну до лестницы на террасу и бросился во двор. Он увидел, как к деревянному дому удаляется Никифор: он руками сжимал голову и качался из стороны в сторону. К дому напротив Антонина вела, обняв за плечи, ревущую Груню. Посреди двора с топором в руке стоял Кирилл.

Николай Аркадьевич плотно закрыл дверь во избежание сквозняка, уселся на диван и указал Кириллу на кресло у письменного стола. Кирилл замялся, смутившись: сесть в кресло Николая Аркадьевича он счел для себя большой честью.

– Не тушуйтесь, молодой человек! Я всем своим гостям предлагаю воссесть в мое кресло. Обычный жест гостеприимства.

Кирилл принял приглашение сесть, и перед ним на столе возникла старая пишущая машинка со вставленным листком, на котором виднелся стихотворный текст. Рядом лежало пресс-папье из темного камня с инкрустацией и стоял бронзовый подсвечник с маленькой ручкой. Огарок свечи торчал из застывшей лавы стеарина. Николай Аркадьевич поймал его взгляд.

– Здесь часто выключают свет. Как гроза, так – пожалуйста! Что-нибудь да вырубится. А машинку свою я ни на что не променяю. Привык, знаете ли. Мне Оля рассказывала, что у них в деканате секретари печатают на электрических! Только оказывается это еще сложней: привыкли пальцем бить что есть силы, а тут, задержись на секунду, и получается аааааа… – Николай Аркадьевич развеселился, воспроизведя это «а».

– У Вас на редкость красивый дом, – позволил себе заметить Кирилл. – Его, наверное, перестраивали, но он сохранил свою гармонию и стройность. Особенно, когда глядишь из сада.

– Ну еще бы! Вы очень верно подметили. Это – останки – не побоюсь этого слова – целого дворца князей Челхасских, которого давно не существует. Кабы наш дом хотя бы почистить, я даже не говорю о реставрации, то светлый камень просто засиял бы! Да только где же что взять? И на какие средства? Говорят, сам Баженов приложил руку. Впрочем, доказательств не сохранилось никаких.

– Кроме дворца, наверное, были и другие постройки: каретный сарай, например, конюшня. А Ваш дом напоминает флигель для гостей. Он совершенно самостоятельный, но, по-видимому, вписывался в общий архитектурный замысел. А больше ничего не сохранилось? Я еще не успел прогуляться по всей территории.

Кирилл невольно глянул в парк сквозь стеклянную дверь. За деревянной балюстрадой различались лишь старые липы.

– Что касается каретного сарая, то на его месте, там еще фундамент оставался, стоит это убогое строение для дров и лопат, что возвел Никифор своими руками. Там ещё Пират сидит на цепи. Нет, чтоб дать собаке жить вольно!

Тут Николай Аркадьевич покачал головой, словно заново переживал судьбу дворовой собаки.

– А, кроме фундамента, больше ничего? – в вопросе Кирилла слышалось искреннее сожаление.

– Не совсем, – Николай Аркадьевич немного затянул паузу. – Долго сохранялся еще один флигель, поближе к переправе, да удержать не удалось. Так что теперь – ничего.

Николай Аркадьевич мрачно смотрел себе на ноги в поношенных штиблетах.

– Тот дом тоже принадлежал вашему семейству? – спросил Кирилл с некоторым удивлением.

– Да нет, конечно. Это был дом Шервинских. Грустная история! Тогда еще, когда они дом покидали, пришел от них человек и передал мне Софокла в переводе Сергея Шервинского. Прощальный привет, так сказать. Госиздат 58 года. Теперь уже редкость. Вон в шкафу у меня стоит на почетном месте.

Кирилл даже на край подвинулся, так занимал его этот разговор.

– Как все это необыкновенно интересно! Я читал много переводов Шервинского: и Овидия, и Вергилия, но, когда держишь в руках книгу, текст кажется уже принадлежащим вечности. И даже порой не задумываешься, а жив ли автор или переводчик. А тут все совсем рядом, и такое живое… Мне думается, он должен был и свои стихи писать. Но мне не попадалось ничего. А Вы не знаете?