117

На привокзальной площади их ждала мать Костика.

Она тихо плакала.

Женя вышел из машины, посадил её в кабину, хоть она и поры-валась подняться в кузов.

– Не надо, тётя Галя… – сказал Женя. – Мы ещё должны заехать… в одно место…

– Куда? В морг? Не дам… Не хочу…

– Нет, не в морг…

– Поезжай за мной, – сказал Женя водителю, садясь на мотоцикл.

Колян остался в кузове.

Улицы провинциального города.

Женя ехал медленно. Грузовик за ним – так же медленно, и это

было похоже на торжественную траурную процессию…

Территория автобусного парка.

…Человек в защитной маске, стоя в кузове, автогеном разрезал

запаянный шов цинкового ящика.

Женя, Колян и мать Костика стояли внизу, у откинутого борта

машины. Когда показалась крышка деревянного гроба, мать Костика заголосила…

– Он забит… гвоздями. Его уже не откроешь… Нельзя. – Сказал, спрыгивая, сварщик.

Дом деда. Кабинет деда.

Придя домой, Женя хотел сразу пройти к себе, но дверь кабинета

была приоткрыта, и дед увидел его. Подозвал. Женя подошёл, встал

рядом. Дед сидел перед телевизором. А на экране был Горбачёв.

Не отрываясь от телевизора, дед спросил:

– Ну как? Всё сделал?

– Всё… – Женя ответил тихо, опустив голову.

Дед обернулся к нему, положил руку на плечо, слегка притянул

его к себе. Жене была непривычна нежность обычно сдержанного

на чувства деда, и на глазах у него показались слёзы.

– …Он был очень…хороший… Я с ним больше других дружил…

– Жаль, – вздохнул дед. – Я тебя понимаю. Кто у него..?

– Только мать… Отца давно нет… умер…

Дед опять обернулся к экрану, прислушался к словам Горбачёва.

118

Женя был уже почти у двери, когда дед снова позвал его.

– Вот, возьми, – достал из ящика письменного стола деньги, —

дашь матери. Если надо помочь чем-нибудь, скажи.

– Ничего… справимся. Спасибо, дед.., – сказал Женя и вышел.

Из телевизора слышались аплодисменты.

Дом деда. Комната Жени. Мансарда.

…Женя лежал в своей комнате на кушетке и смотрел на фотографию, сделанную им на вокзале, когда провожал ребят в армию.

…Диман и Зуб были серьёзны, а Костик смеялся.

На другой – они были все четверо. И Костик – рядом с ним…

Квартира Костика.

…Фотография Костика в рамке на старом комоде. Поперёк

угла – чёрная лента. Рядом – другая фотография. И тоже в рамке.

И тоже, как будто Костик. Но это – не он. Мужчина, очень похожий на Костика – это его отец. Оба улыбаются одинаково – широкой, немного наивной улыбкой…

Чьи-то руки ставят рядом с ними вазу с цветами… Поправляют

чёрную ленту на рамке… Это – мать Костика.

Та же комнатка – с убогой, скудной обстановкой.

Несколько человек за столом – две старушки-соседки, девушка, помогающая накрывать на стол, Колян с Женей.

– Тётя Галя, – заглядывает в комнату девушка, – картошку нести?

– Неси и садись, детка, – отвечает мать Костика. – Дочь моей

подруги покойницы, Настя, – поясняет она Жене. – Дружили

они…

Девушка ставит на стол блюдо с картошкой, от которой поднимается пар, садится, и Колян разливает водку.

Сидят, молча, не зная, что говорить, с чего начинать.

– …Ладно… Раз так… За Костика… моего… за сыночка.., – говорит Галя. – Чтоб… чтоб…ему… – дальше продолжить ей не

удаётся. Она подносит дрожащей, непослушной рукой рюмку ко рту

и, про- ливая, пьёт до дна.

Пьют все. И старушки пьют.

Опять наступает тишина. Неловкая.

– Самый культурный был… – вдруг говорит одна старушка

другой. – Всегда здоровался, дорогу уступал…

– Что? Где был? – не слышит та.

119

Соседка шепчет что-то ей в ухо. Обе всхлипывают и дружно

хватаются за платочки.

– Ешьте, стынет картошка… Пейте… И вы, мальчики… не стесняйтесь…

Колян разливает водку и говорит:

– За нашего друга, за Костю… Мы его никогда не забудем.