– Наша, Владик. Наша…

Ольга почешет за ухом невозмутимо восседающую в детской кроватке Симу и улыбнется.

– Ох, и суров ты, Владимир Иванович! Не зря тебя Бирюком кличут! Ладно, улыбнуться тебя не допросишься. Да и просто, так вот, глянешь – и страх берет. Заморозили тебя, али что? Чего тебе жизнь-то не мила, а?

Пелагея еще что-то говорила, да только Владимир ее уже не слушал. Он молча забрал свои покупки с прилавка единственного в поселке магазинчика и двинулся к выходу.

– Ленка твоя к матери приехала на днях. Пацана привезла. Слышь, Владимир Иванович? А если все-таки твой ребятенок-то? Так и будет безотцовщиной по свету маяться? Похож ведь на тебя!

Сказанное догнало Владимира в дверях, и он чуть было не споткнулся о невысокий порожек. Оборачиваться не стал. Зачем? Все равно ничего не докажешь. Да и жизнь свою на чужой суд выносить не привык. И так все всё знают. А что не знают, так придумают. И не объяснишь ведь, не расскажешь всего. Да и не надо. Это их с Еленой дела. И чужим носам там не место.

Яркое, не по-весеннему жаркое солнышко омыло лицо Владимира теплом и заставило прикрыть глаза. Тяжелые веки опустились, мгновенно превратив лицо мужчины в точеную маску. Не открывая глаз, Владимир шагнул вперед раз, потом другой и вздрогнул от детского окрика:

– Осторожно!

Мальчишка, окликнувший его, кинулся к крыльцу магазина и схватил на руки двух щенков, возившихся на ступеньках.

– Не раздавите их, пожалуйста!

Слегка облупленный нос, темные глаза с тяжелыми веками и разрезом, привычным в здешних краях, и оттопыренные слегка, как и у него самого, уши. Похож! Не зря соседки по поселку языки чешут. Только вот Владимир точно знал, что мальчишка, внимательно наблюдавший сейчас за ним, вовсе не его сын. Родственник, конечно, но не настолько близкий.

– А вам щенок не нужен? Смотрите, какие лапы у него! Как у волка! Сильный будет!

У Владимира хватило сил качнуть головой в ответ, а потом пройти до угла, свернув вовсе не в тот переулок, который был нужен, а тот, что оказался поближе. И там силы его оставили. Он прислонился к высокому смирновскому забору, ловя воздух и не понимая, как вообще дышать теперь дальше.

За что такое? Зачем она опять приехала? Зачем привезла этого парнишку, который мог бы быть его сыном, случись все иначе? Неужели Олег ее все-таки бросил?

Мысли теснились, не давая даже мгновения передышки, а сердце сбилось с такта и заныло совсем как тогда, семь лет назад. Все помнит, окаянное! И не прикажешь ему, не заставишь молчать! А надо бы!

Люба Смирнова стукнула калиткой, удивленно подняла брови и кинулась к Владимиру:

– Вовка! Ты что? Плохо тебе? Давай, помогу! Или Илью позвать?

Теплые руки прошлись по его плечам, и Владимир открыл глаза.

– Не надо, Любушка! Спасибо! Я сейчас… Сейчас пойду…

– Да куда ты пойдешь, горе мое! А ну-ка, давай! Обопрись на меня! Вот так! Шагай, если сможешь, потихоньку. Ага, молодец! Давай-давай! Тяжелый какой, Господи! Иваныч! Нельзя так сердце себе надрывать! С кого потом за тебя спросят? С меня! Скажут, что не проследила за тобой! Ты ж мой пациент, забыл? Вот и не подставляй меня! Не надо! Сейчас я тебе давление измерю и укольчик закачу, а то и парочку! И будешь ты у меня как свеженький огурчик, который только что с грядки! Шагай!

Ноги не слушались, но Люба была сильной. Почти волоком она затащила Владимира в свой двор, толкнула ногой калитку, прикрывая ее, и закричала:

– Илья! Помоги мне!

Дальше Владимир почти ничего не помнил. Очнулся он на диване в доме Любы. Что-то давило на грудь, не давая дышать свободно, и он решил было, что сердечный приступ его все-таки догнал. Но открыв глаза, слабо улыбнулся и успокоился.