Кто-нибудь считал, сколько погибло детей и сколько их было искалечено здесь, в белгородском, курском, брянском приграничье? Знают ли об этом те, кто так и не собирается заканчивать эту войну? А сколько ещё детских душ, этих ангелов безвинных, уйдут в мир иной и будут с укором взирать на то, как взрослые разрушают мир?

Эта дата должна быть не Днём памяти детей – жертв войны на Донбассе, а Днём памяти жертв войны с Западом и украинскими нацистами. Жертв геноцида русских в современной прокси-войне.

Не знаю почему, просто необъяснимо, но в этот день мы молчали, ограничиваясь односложными фразами – говорить вообще не хотелось.

Вчера прислали наши друзья из мотострелкового полка, сражающегося под Кременной, несколько фото, снятых через полчаса после нашего отъезда. Оказывается, пристреливаются укры к нашей «избушке»: ударили «хаймарсами» и кассетниками.

В прошлый приезд ракета «Града» вошла в соседний дом. Обошлось без жертв и ранений, да только девочка – двенадцать лет всего! – сошла с ума. Мать плачет, отец лицом каменеет. Говорит, что жизнь потеряла смысл.

На этот раз ударили по нашему месту: прошлый раз «малыха»[19] прилетела, теперь натовские ракеты и снаряды. Наверное, кто-то из местных «стучал». Тут этих «дятлов» достаточно. Кто-то ждёт возвращения Киева, кто-то ненавидит Россию, причём ненависть необъяснима, кто-то этим зарабатывает…

Вечером позвонил Старшина, сетовал о случившемся, а потом сказал, что пора заканчивать таскать судьбу за хвост. Я рассмеялся: это он мне говорит, что пора начинать осторожничать? Это я каждый раз осаживаю его, предупреждаю его, прошу, а он только отмахивается: авось пронесёт. Начал перечислять ему все случаи: «хаймарсы» под Сватово и Боровой, минная засада между Боровой и Балаклеей, леса от Святогорска до Изюма и от Купянска до Балаклеи, Попасная, Кременная и… Но тут он прервал меня, поскоморошничал насчёт раскаяния, изобразил раскаяние и пообещал, что ходить теперь будем не по лезвию бритвы, а по жёрдочке. В общем, исправился и сегодня же покается в церкви.

Война – это лакмус. На войне выпукло высвечиваются те проблемы, к которым мы привыкли, приспособились, притёрлись на гражданке, принимаем как неизбежное зло: жестокость, алчность, равнодушие, подлость, ханжество, тщеславие, трусость, ложь, казнокрадство. А рядом – отвага, товарищество, жертвенность, сострадание, участие, доброта… Но есть деликатные темы, о которых вслух говорить не принято, а спрашивать как-то неловко. А проблема есть, зачастую трудно разрешимая, да ещё с последствиями…

Штаб бригады занимал целый подвал пятиэтажки. Собственно, кабинеты (разделённые занавесками или фанерными перегородками помещения) комбрига, начштаба, управление связи, оперотдел с картами во всю стену, начальник разведки, помещение для приёма пищи, для отдыха и ещё с полдюжины разных служб и отделов. Даже нашли место для тренажёров. Ну и, конечно же, спальные места, уголки, закутки, где можно было «заныкаться» от сурового взгляда комбрига.

Он сидел за столом, угрюмый, без привычных весёлых чёртиков в карих глазах, короткими взмахами впечатывал кулак в столешницу и цедил сквозь зубы:

– Я вас всех кастрирую. Я вас в штурмах сгною. Жеребцы племенные, быки-производители, боровы-осеменители. Кто приплод воспитывать будет?

С полдюжины «производителей», склонив головы и потупив взгляды, стояли перед ним, старательно изображая глубокое раскаяние. За занавеской давился от смеха начштаб. Мы старательно изображали на лицах печать серьёзности, как и подобает моменту, едва сдерживая рвущийся наружу смех.