19 августа 1947 г. между мной и одним из экскурсантов, сидевшим перед входом в питомник обезьян, произошел следующий разговор. Начало разговору, к которому я сначала не прислушивался, было положено Жилиной и Карима, работницами питомника. Они вели разговор о каких-то деньгах, и кто-то из них сказал, что здесь любят деньги. Экскурсант, сидевший рядом со мной, заметил, что именно, я уже не помню, но смысл был тот, что такие слова неправильные. Тогда я сказал этому экскурсанту, что в Абхазии все любят деньги, что здесь все торгуют. Экскурсант мне ответил, что любят деньги не только здесь, а и в Москве, и в Ленинграде и что торгуют не только здесь, что Москва – сплошной базар. Я очень горячо и грубо возразил ему, что Москва не базар; я сказал ему, что Сухуми – сплошной базар, где каждый торгует. И дальше я добавил, что если и торгуют в Москве, то от бедности, а здесь – из-за богатства, т. к. все имеют свои огороды и сады. На это экскурсант мне возразил, что и москвичи имеют тоже свои огороды. Я ответил ему, что москвичи могут собрать со своих огородов только то, что им самим хватит на зиму. В это время Жилина повела экскурсию в питомник, и экскурсант, с которым мы спорили, направляясь вслед за экскурсией, сказал мне: «Не бойтесь, я никуда не пойду наговаривать на вас». Я ответил ему, что я нисколько не боюсь, т. к. наговаривать на меня не из-за чего. Весь разговор проходил очень горячо, мы часто перебивали один другого, не слушая иногда то, что мы друг другу говорим

Я, как комсомолец, чрезвычайно жалею об этом глупом разговоре, многие слова которого были произнесены необдуманно, в горячке спора. Я прошу партийную организацию простить мне эту глупость, которой со мной никогда раньше не было и которой больше не будет.

Вообще, время было, как мы теперь знаем, непростое.

Из воспоминаний мамы: «У нас, студентов философского ф-та ЛГУ – будущих идеологов, смятение было чрезвычайным: убеждения получали трещины, мы не могли объяснить происходящее ни людям, ни себе. Лучших наших преподавателей увозил „черный ворон“, студенты тайно обменивались сомнениями и возмущениями, а наиболее смелые и прошедшие войну объединились в „эстетический кружок, где высказывали критическое отношение к Сталину и ко многому другому в стране“».

Отец тоже ходил в этот «эстетический кружок». Однажды, когда он собирался на очередное его заседание, мама попросила его пойти вместе с ней в «публичку»4, чтобы подготовиться к зачету. Отец все же собирался пойти на заседание кружка, но мама его очень просила, и он согласился – любовь опять выиграла! – и пошел с мамой готовиться к зачету, пропустив заседание кружка. В этот вечер, во время заседания, все члены кружка были арестованы и получили по десять лет. Многие так и не вернулись, погибли, а те, кто вернулись, были совершенно больными… Так что если есть выбор – всегда надо выбирать любовь!

Жизнь продолжалась, и дело шло к свадьбе. Отец с мамой были первыми – и, как потом оказалось, единственными – молодоженами в группе. Их обоих очень уважали и радовались за них – все, включая другие курсы и отделения. На свадьбу им написали стихи, в которых были слова: «Чета Горфункель нам являет единство противоположностей». И каждый указывал что-нибудь. Получился довольно внушительный список «Павел – Аня» с перечисленными соответственно качествами (я привожу только часть): шатен – блондинка, лицо удлиненное, угрюмо-серьезное —лицо преимущественно светящееся, с улыбкой и ямочками,