Теперь они с мамой стали парой и много времени проводили вместе. Как потом отец признавался маме, «она вдохнула в него новую жизнь, новую энергию».

«Все студенты (и не только однокурсники) замечали, как Павлик изменился, когда мы стали друзьями (2—3 курсы), – блеск в глазах, улыбка, да еще такая красивая, разговорчивость, общительность (не сторонился, как раньше), подшучивание над некоторыми юношами-сокурсниками, ухоженный (я советовала и контролировала – рубашка, носки, носовые платки), пополнел (мы часто вместе обедали, он ради меня старался завтракать и ужинать), а на третьем курсе сшили ему новый костюм! И я, и все увидели, какой он красивый!

Для меня (и не только для меня!) он всегда был красивым мужчиной: высокий лоб, густые черные брови, красивые губы, крупный нос, густые, слегка волнистые волосы и – главное – карие, с постоянным блеском, проницательные, притягивающие глаза. Через них шла его сильная, даже гипнотическая, энергетика, завораживающая не только родных. А какая обворожительная улыбка, преображающая его излишне строгое, серьезное лицо, делающая его добрым, мягким, доступным.

Наша студенческая группа запомнилась как дружная, заботливая, особенно после 2-го курса, когда мы выделились как будущие психологи (это около тридцати человек), другие специализировались по философии, по логике. Группа была сильная (немало выдающихся личностей вышло из нее), «трехслойная»: участники прошедшей войны, ленинградцы и те, кто приехал из провинции. Последним было трудно, но было на кого равняться».

Вдохновленный новым этапом, отец, теперь уже вместе с мамой, продолжил учебу, еще более активно погружаясь в науку. В сорок седьмом году он едет в Сухуми, в обезьяний питомник, ставить психологические опыты. Никакие обстоятельства – ни инвалидность, ни разлука с любимой – не могли удержать его от научных исследований. Кроме исследований, отец также проводил в питомнике экскурсии — для заработка. Мама в это лето была у своих родителей в Гжатске.

Из письма отца: «Ну вот, наконец-то получил от тебя письмо! Анечка, писать особенно много не буду, т. к. не хочется писать то, что я тебе могу сказать через неделю. Могу тебе только сообщить, что я не могу остаться здесь из-за кое чего, о чем я тебе расскажу. И отъезд мой задерживается только лишь потому, что питомник не имеет сейчас денег. Я не уезжаю, пока они не расплатятся со мной (я должен получить с них 1040 руб.). Мой отъезд – вопрос нескольких дней. Так не терпится увидеть тебя: представляю тебя поздоровевшей и пополневшей. Смотри, не худей эти дни. До скорой встречи, друг! Павел».

«Кое-что», о котором упомянул отец в этом письме, сейчас показалось бы совершенно не значительным эпизодом: он поспорил со случайным посетителем питомника, утверждая, что в Абхазии «все любят деньги и все торгуют», а посетитель утверждал, что «деньги любят все, и не только в Абхазии, но и в Москве тоже и вообще везде, и тоже все торгуют». Такой, в общем, безобидный, на современный взгляд, разговор. Вскоре отца вызвали в какой-то местный партийный орган, где ему объяснили, что он, оказывается, «великодержавный шовинист», и стали обещать написать в университет. Судя по тому, как быстро узнали, студентом какого вуза он является, можно легко догадаться, кем был его собеседник в питомнике. Назревал скандал, который запросто мог закончиться отчислением. Мама просила отца принести извинения и стараться как-то загладить все это, но отец извинений приносить не собирался, говоря «пусть лучше отчисляют». Неизвестно, как бы сложилась его судьба в случае отчисления. Но мама сдаваться не собиралась, понимая, какое важное место в жизни отца занимает учеба и наука. Она продолжала его уговаривать, плакала и пускала в ход все другие средства воздействия на влюбленного и любимого. И отец сдался, принеся свою принципиальность в жертву любви. Представляю, как нелегко ему это далось.