Бондарчук и Соловьев прислушивались к советам, но, учитывая кинематографические возможности, больше сосредоточились на самых значимых эпизодах романа. На одном из заседаний редактор Марианна Качалова пояснила это решение: «Замечания консультантов с военной стороны, в лице Курасова и Жилина, свелись к тому, чтобы прибавить несколько мирных и несколько военных сцен. Мы сказали, что с удовольствием пошли бы на это, но сценарий, на наш взгляд, чрезмерно велик, поэтому речь может идти только о сокращении».

Не менее горячие споры вызвал и вопрос о языке, на котором должны были разговаривать иностранные персонажи. Описывая Военный Совет перед Аустерлицким сражением, Курасов предложил речь Вейротера изложить на русском языке, то есть с точки зрения Кутузова. Однако Бондарчук настоял, чтобы в фильме звучала именно немецкая речь. Поэтому сцена, где фельдмаршал Кутузов дремлет на Военном Совете, оставаясь равнодушным к обсуждению предстоящего сражения, считая его уже предрешенным, в итоге получилась одной из самых ярких.

Литературовед Николай Гудзий решительно возражал, чтобы в фильме звучала французская речь. Несмотря на то, что сценарий в целом произвел на него положительное впечатление, он в своей рецензии давал следующую рекомендацию: «Думаю, в некоторых случаях допустимо введение французского языка, и то лишь в речах представителей русского высшего света для характеристики их языковой культуры, взращенной французским воспитанием. Что же касается французских персонажей романа и самого Наполеона, то они должны говорить только по-русски (подчеркнуто)».

Но в итоге, несмотря на недовольство консультантов и рецензентов, вызванное тем, что в фильме будет звучать родная речь для иностранных персонажей, Бондарчук и Соловьев отстояли свою первоначальную позицию, так как хотели показать абсолютную достоверность в каждом эпизоде.

Особой критике со стороны советского писателя и киноведа Виктора Шкловского подвергся финал картины, который заканчивался словами Пьера: «Я хочу сказать только, что все мысли, которые имеют огромные последствия – всегда просты. Вся моя мысль в том, что ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать то же самое. Ведь как просто».

«Это говорит не автор – Толстой, а Пьер, вернувшийся из Петербурга. Роман кончается предчувствием борьбы и гибели. В романе есть революционное зерно, найденное автором после долгих исканий. Сценарий же кончается бессодержательно-оптимистически. Возможно, академические референты со мной не согласятся. Надеюсь, что со мной согласится художник, потому что я стараюсь увидеть вещь в целом. Какие у меня будут предложения? Я советую закончить фильм широким музыкальным куском сельской России, так сказать Платоном Каратаевым, восстановив в начале музыкальную сцену последней ночи Пети», – настаивал Шкловский, делая в своем отзыве акцент на народное начало ^>[10].

Против заявленного сценаристами финала также была и старший научный сотрудник Института мировой литературы им. Горького АН СССР Лидия Опульская: «Моралистическая сентенция из масонских рассуждений Пьера не очень удачно, на мой взгляд, начинает и завершает фильм. Да и по ходу действия – военного, например, – обильно цитируются мысли Толстого о том, что война – злое и нехорошее дело, но не приводятся его же восторженные слова о военной доблести русских, которые, потеряв половину армии, стояли в конце Бородинского сражения, как в начале. Зрителю не дается почувствовать вполне, что Толстой благословляет дубину народной войны. Гуманизм Толстого не может быть сведен к морализаторству. Его высокое нравственное чувство здесь действенно, если хотите – воинственно».