Командный пункт второй роты оборудован за большим кустом и с трех сторон закрыт снежным валом высотой где-то от полуметра до метра. Внутри на лапнике сидят три человека – командование роты. Снаружи около куста на снегу валяется телефонный аппарат. Беру трубку и вызываю дежурного телефониста на КП батальона. Меня не слышат – значит, замерз или отсырел порошок в микрофоне. Вынимаю микрофон и кладу за пазуху, ближе к теплу своего тела.

Осмотрелся. Кругом редкий лес, посредине большая поляна. Впереди, метрах в 30 по опушке леса, залегла и окопалась в снегу пехота. Видны их индивидуальные снежные окопчики. Впереди пехоты, примерно посредине поляны притих наш танк – не дышит. Видимо, один из трех, приданных батальону.

Стоит тишина. Иногда с той стороны раздаются одиночные выстрелы: так бьет снайпер. Достаю микрофон, вставляю в трубку и вызываю дежурного телефониста на КП батальона – связь работает.

Принесли обед. Рота обедает по очереди: одни красноармейцы отползают в тыл на "кухню", другие держат оборону и ждут своей очереди. Ползти на обед надо с умом, не поднимая ни головы, ни зада, иначе каюк – попадешь на мушку снайпера.

Немец, видимо, заметил передвижение на участке роты – начал постреливать. Ползущие на обед и с обеда притихли. Но голод берет свое, и путь на кухню не прерывается.

Старшина роты несет три котелка в командирский шалаш, ждет, пока руководство себя напитает, и уносит пустые котелки. Приглашает меня на обед. Я у них в роте на довольствии еще, наверное, не состою, но есть хочется, и я иду вслед за старшиной. На "кухне" за деревьями, прислонясь спиной к тыльной стороне ствола, орудуют ложками в котелках очередные представители обедающих от взводов.

Повар из термоса наливает полный котелок пшенного супа. У меня глаза на лоб полезли: это же раза в два-три больше, чем нам наливал наш полковой повар Михайлов. Суп уже прохладный, съедаю быстро, чтобы не остыл. Затем повар наваливает полную крышку "шрапнели" с кусочками мяса. "Ну и ну, – удивляюсь я, – вот это повар! Видимо, честный мужик, не ворюга, как наш Михайлов".

А ларчик просто открывался – дело не в "добром" поваре. Вечером роту основательно пополнили "карандашами", и на рассвете, при мощной танковой поддержке в один танк бросили в наступление. Уже в самом начале наступления рота понесла большие потери, а вскоре был подбит танк. Неудачно начатое наступление вскоре было командованием остановлено, и рота вернулась на свои прежние позиции.

Не зная о такой неудаче роты, повар утром, как и полагается, на обед заложил продукты на всех атакующих. Но, доставив обед в роту, обнаружил, что едоков стало много, много меньше. Поэтому оставшиеся в живых обедали сегодня, как говорится, за себя и за своих погибших и раненых товарищей. За кого-то ел и я, возможно за украинца, встретившегося мне по дороге.

Возвращаюсь к телефону, делаю ״проверочку" – всё в порядке. От сытного обеда тепло, клонит ко сну. Кемарю. Будит меня какой-то командир.

– Спишь, связист? Давай чеши к танку и узнай, живы ли танкисты. Спроси, что им надо, чего хотят.

– Я не могу оставить телефон. Кто-то должен держать трубку, – отвечаю я, не желая бежать к танку.

– Давай сюда твою трубку, – отвечает командир, – я ее подержу, никуда она не денется, а ты дуй к танку: одна нога здесь, а другая – там.

– Я трубку не дам! По инструкции не имею права. У вас свои красноармейцы есть, их и пошлите. Я – не Ваш, – отбиваюсь от похоронной перспективы.

– Я тебе … твою мать, дам сейчас и инструкцию, и не ваш – бегом! Живо!

– Я не могу, и всё. Не имею права, – жестко отвечаю командиру.