Благо, Хабхабыч в первом же письме написал номер телефона, по которому можно было с ним связаться. Отдав секретарше акимата свою месячную пенсию, Амалия по телефону кратко сообщила Давиду о смерти его супруги.

Уже на выходе из акимата ее вдруг окликнули. Отличительной чертой представительного вида секретарши всегда была высокая прическа в бордовый цвет окрашенных волос. Ходили слухи, что модница наматывала их на стеклянную, литровой а то и большей величины, банку.

– Не дай бог ей где-нибудь головой о дверную притолоку зацепится. Вдребезги прическу разнесет, – бывало судачили злые поселковые языки.

Высокая и статная женщина долгие годы была председателем сельского совета народных депутатов. Считай, что первый человек в поселке. В переименованным на казахский лад учреждении – акимате – ей отвели всего лишь должность секретарши.

– Баб Маль, ты наверняка помнишь Третьяка? – нежданно-негаданно спросила Тамара Васильевна.

От неожиданности старушка застыла на ступеньке крыльца. Не сразу и не оборачиваясь ответила на вопрос вопросом:

– Что он там опять натворил?

– Письмо с зоны нам прислал.

Амалия медленно обернулась и испытывающе смотря в глаза секретарше сказала:

– Ну да. Такое дерьмо не забывается. Хотя и очень хотелось бы. Родной сын Третьяка теперь приходится сводным племянником моему приемному сыну. И что того? Вы же, Тамара Васильевна, сами знали этого негодяя.

– Ему недавно перевалило за семьдесять. Третьяк по возрасту попадает под амнистию и просит разрешения, доживать свой век у нас в поселке.

– Да никогда! – от нахлынувшей злости побагровело лицо старушки. – Пусть там, за решеткой и сдохнет. Он все равно не жилец на этом свете. Поди ты слышала, что его напарник, Король, пару лет тому назад освободился. Он думал, что умнее, побоялся вернуться в родной поселок. Но добрые люди его все равно нашли. Пристрелили как собаку. Яйца ублюдку перед этим отрезали.

– Да угомонись же, баб Маль. Так нельзя. Не по закону. Это был самосуд.

– А ты семидесятилетнему уголовнику ответь и участковому тоже заяву накатай, мол баба Амалия грозит с Третьяком тоже самое сделать…

Две недели спустя, ехавший со стороны районного центра грузовик, высадил Хабхабыча и его сына Виктора возле поселкового христианского кладбища. Мужчины летели самолетом из Мюнхена в Актюбинск через Москву. Потом из областного центра на скором поезде промчались мимо родной станции Аккемер, чтобы в конечном счете из Кандагача на попутке вернуться обратно. На последние восемьдесят километров пути они потратили в два раза больше времени, чем на тысячекилометровый перелет из Германии в Казахстан.

На обочине посыпанном грубым щебнем шоссе их поджидала вся в черное одетая Амалия. Рядом с ней ютился щуплый мальчик.

– Давно ждешь? – спросил Яков вместо приветствия и спрыгнул с высокой ступеньки грузовика.

– Сказала бы, если мне хоть кто-нибудь раз в жизни часы подарил, – краем платочка Амалия прикрыла радостную улыбку. С Виктором она поздоровалась лишь кивком головы.

– А че хат сюда вышли? На переезде же удобнее ждать – на стульчике, да и в тенечке.

– Так переезд перенесли на километр дальше. Китайские товарняки уже не помещались на нашей станции.

– Во как! В Аккемире снова пшеницу да рожь хат выращивать стали?

– Поселок и станцию переименовали, – Амалия показала в сторону новенького дорожного указателя “селосы Ақкемер”. – А зерно практически никто уже не сеет. Это скорее всего из-за длиннющих поездов цистерн с нефтью разъезд перенесли. Сейчас поди половина наших сельчан на нефтекачалках работает.

– Немыс Ата, сенин устиннен жаксы иис шыгады, – большие черные глаза мальчика смотрели Давиду в душу.