Придавленный зноем Аккемер обезлюдел и сейчас напоминал знакомое нам по вестерн фильмам заброшенное и опустевшее поселение. По улицам действительно гоняли сухие кусты перекати поле.

Лавируя между этими шарами, практически сливаясь со цветом утрамбованных песка и глины грунтовой поселковой дороги, тенью промелькнула рыжая кошка. Она спешила в сторону одиноко стоящего на пустыре выложенного из силикатного кирпича дома. Слева от животного осталось здание железнодорожного вокзала и прилегающий к нему круглой формы сад. Справа располагался древний зират[1] мусульман. Высокие небесного цвета купола надгробий, многочисленные каменные ствольные стелы и мемориальные ограды виднелись издалека.

В надежде уловить свежий бриз, двери дома стояли нараспашку. Но своевольная кошка забралась внутрь через открытую форточку.

Рыжим пятном она застыла на широком, окрашенном голубой краской, деревянном подоконнике. Боком прислонившись к ржавой банке, из которой торчал полузасохший бледно зеленый столетник, кошка навострила уши.

Из глубины комнаты доносились болезненные человеческие стоны. Домашнее животное жалобно мяукнуло в ответ.

Застоявшийся воздух пропах смесью карболки и корвалола. В правом углу помещения, под висящем на стене гобеленом с изображением пятерых оленей у водопоя, на железной кровати тяжело и в болях умирала средних лет женщина. Длинные смолистого цвета волосы веером разбросало по белоснежной наволочке подушки. На сморщенном лбу умирающей выступали крупные капли пота. Часть их, как только лицо страдалицы в судорогах передергивалось от очередного приступа боли, ручьем стекала в глубокие коричнево-лиловые впадины ее глаз, а потом дальше – на темную поверхность впавших щек. Загорелой окраски кожа казашки по ободу скул казалась вылинявшей. Истощенная и сухая, почти прозрачная, она была не в состоянии скрывать цвет выпирающих костей.

При всем при этом, зримая печать кончины не могла полностью омрачить доброе выражение лица с открытым, чистым взглядом выцветших от многих лет глаз.

У изголовья, на табуретке, осторожно придерживая руку больной в своей, сгорбившись сидела старушка, лет восьмидесяти с лишним. Она периодически протирала вафельным полотенцем вспотевшие лоб и лицо лежащей в кровати.

– Потерпи, родная, потерпи, – полушепотом, как заклинание твердила сиделка, свободной рукой сгоняя надоедливых мух с лица больной. – Бог милостив. Он не дозволит тебе долго мучаться.

Умирающую звали Алтын. В переводе с казахского это имя означает золото. Пятьдесят восемь лет назад дедушка Баймухамбет предрек своей внучке благородный, как этот металл, характер. О другой ценности золота он тогда и не помышлял. Прошли времена, когда их очень богатый род Шукеновых владел необозримыми пастбищами по правую и левую сторону протекающей здесь реки, в те далекие времена еще называвшейся по-казахски – Елеком. Территория Аккемера в ту пору тоже еще принадлежал им. Столыпинские реформы царской России и советская коллективизация полностью лишили Шукеновых всех этих земель. Старика Баймухамбета отныне заботило более важное.

– Будь доброй сердцем и щедрой душой! – напутствовал Баймухамбет новорожденную внучку с золотым именем.

За последнее полстолетие род Шукеновых обеднел и в плане потомков. У трех сыновей бая родились всего два ребенка. У старшего Мурата – сын Саркен, а у среднего Кадырбека – дочь Алтын. Младший Данда вообще остался бездетным.

Алтын вышла замуж за военнопленного обер-фельдфебеля Якова Шмидта, который после войны добровольно отказался возвращаться по репатриации назад в Германию. У них родился лишь один сын Виктор.