– Как вам не стыдно? – сказал я.

Фельдшер вздохнул:

– Ничего не поделаешь. Некому убирать. И за больными присматривать людей не хватает. За три рубля в месяц кто на такую каторгу пойдет?

– Зачем же вы, раз это каторга, на нее пошли?

– Я по обету, – тихо сказал фельдшер. – Грех свой отмаливаю. И проветривать тут нельзя. Форточек нет, рамы глухие. Не жилое помещение, склад для живых мертвецов.

Остальные палаты были все те же. В одной палате на койке сидел голубоглазый юноша и бесконечно, не спеша, с теми же промежутками, с той же интонацией, с тем же окаменелым выражением лица, повторял одно и то же.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Первая. Бум. Перелет.

Я посмотрел на фельдшера. Тот пожал плечами.

– Первая. Бум. Перелет.

Мы вышли.

– Первая. Бум. Перелет, – послышалось за нами.

– Кто он такой?

– Говорят, артиллерийский офицер, а впрочем, кто его знает.

– Может поправиться?

– Тут, ваше благородие, не выздоравливают, тут и здоровый сойдет с ума. Желаете осмотреть буйное отделение? Только позвольте доложить, если вы непривычны, лучше не ходите. Там уже совсем плохо. Хотя они и связаны и ничего не случится – очень уж тяжело на них смотреть.

Дальше я не пошел. Того, что я видел, было больше чем достаточно.

Из больницы я поехал к инспектору врачебной управы. Он прежде был врачом в Ямбургском уезде, и меня, еще когда я был маленьким, лечил. Он был честный, безупречный человек, и я понять не могу, как он терпел такие порядки.

– Что с вами? – испуганно спросил он. – На вас лица нет.

Я передал ему то, что видел, и стал его укорять.

– Напрасно вы туда поехали. Смотреть на такие вещи вредно.

– И вам не стыдно допускать такие ужасы?

– Что же я могу сделать? Штаты утверждены чуть ли не при царе Горохе. В год на больного отпускается около ста рублей. На эти деньги и накормить как следует нельзя. А ремонт? Прислуга?

– Доктор выжил из ума, его надо сместить.

– Доктор в год получает 430 рублей. На эти деньги никто служить не пойдет. Да там доктор и не нужен. При таких условиях лечить нельзя, и если его уволят, умрет с голода. Слава Богу, что там этот фельдшер. Что можно сделать, он делает.

– Вы должны просить об изменении штатов, хлопотать… – сказал я.

– Все это давно сделано. Ответ один: «Свободных сумм нет».

Однажды я только что вернулся от князя, как он опять прислал за мной.

– Немедленно опять поезжайте в Колы. Там производится следствие об убитом жандарме. Наместник бомбардирует меня телеграммами, требуя, чтобы во что бы то ни стало найти убийцу. Посланный мною в следственную комиссию депутат заболел, вы его замените. Прощайте.

Я взял почтовых и поскакал. Когда я приехал, убийца уже был схвачен. Против него были улики, но недостаточные, чтобы предать его полевому суду. Следствие вел военный аудитор. Жандармский ротмистр участвовал в нем как депутат от корпуса жандармов, я – от Министерства внутренних дел.

Обвиняемый был молодой поляк, очень плохо понимающий по-русски. Это было видно по его ответам. Он в основном отвечал короткими «так точно», «нет», из чего понять было ничего нельзя. После опроса его увели, и следователь предложил нам протокол допроса подписать. Он был изложен так, что вина была несомненна, как будто убийца сознался. Я указал на неточности.

– Это ничего, – сказал ротмистр. – Слово в слово записать невозможно. Да, кроме того, по одной роже видно, что разбойник.

И протокол подписал.

– Протокол нужно исправить, – сказал я, – или, еще лучше, допросить его через переводчика. Он половины вопросов не понял.

– Помилуйте, наместник требует, чтобы следствие скорее было окончено, а вы хотите дело затянуть.