Помню, как вернулся с фронта дядя Иойлик, – так ласкательно звали его все взрослые. Иойль Пастернак, родной брат Раи, заявился к нам неожиданно, прямо с вокзала. Плотный, невысокого роста, с вьющимися по-цыгански черными волосами, с жуликоватыми, вроде смеющимися глазами, вся грудь в орденах и медалях – он принес в дом радостную суматоху и много шума.

Не долго копаясь в своем вещевом мешке, он вытащил и ловко поставил на стол две бутылки водки и бутылку вина:

– Маша! Рая! Быстро соорудите-ка нам что-нибудь закусить и садитесь сами за стол! – уверенным голосом командовал он. – Рувим! Садись за стол, пить будем. Я вернулся! Ты слышишь? Вернулся!

Сели за стол, выпили за победу, выпили за тех, кто остался жив, помянули всех погибших. После этого тоста дядя Иойлик закурил и, как мне показалось, беззвучно заплакал, отвернувшись к стене. Тут папа спросил:

– Так ты уже про своих знаешь?

– Да. В прошлом году еще, – ответил Иойлик. – Освобождали люблинское гетто, и там я встретил Манечку Зайчик, соседку. Да, ты ее, наверно, знаешь? Вот она и рассказала, как жену и моих мальчиков еще зимой в 41-м расстреляли. У нее на глазах. Всех женщин угоняли в Германию, а Нехама не захотела отдавать детей, так их троих…

– Ай, хватит об этом! Ло мир зайн гезынд!6 – и дядя еще раз быстро налил по стаканам. – Рувим! Вот веришь? Ха-ха-ха! Никто не верит, что я, танкист-водитель, за всю войну ни разу не был ранен! Один только раз под Сталинградом танк подбили: так танк сгорел, а на мне – только телогрейка! Я – из танка, прыг в снег и ничего! Ха-ха-ха!

– Семэ! – продолжал он, обращаясь почему-то ко мне. – Вот мой комбат после одного боя сказал: «Тебе, наверно, твой еврейский бог помогает! А??? Все, говорит! С этого дня буду только на твоей машине ездить». И веришь? Мы с ним так и ездили до самого конца войны. А уже после дня победы он пошел пешком куда-то и подорвался на мине. Случайно. Правда, остался жив, но без ноги! Ха-ха-ха!.. А за Мишу никто ничего не слышал?.. А как Фройка со своим семейством? Живы ли?

– За Фройку я наводила справки, – горестно отвечала Рая. – Их нету. Никого. Они слишком долго не решались бросить свою хату и бежать из своей Судачевки. Потом таки надумали, доехали на подводах до Чуднова, но там уже были немцы. И они повернули назад. А там их всех расстреляли. Что за Мишу сказать? Как ушел на фронт, так и ни одного словца. Может еще найдется и вернется. Ведь бывает, что попадают в плен? А?

Помолчали. Потом дядя Иойлик еще налил всем, и долго в тот вечер мы еще сидели за столом. Утром дядя Иойлик собрал свой вещевой мешок и поехал домой, в Чуднов. На прощанье он подарил папе красивый немецкий офицерский кинжал с серебряным темляком:

– Бери, Рувимчик, он не из награбленных. Это честный трофей с убитого офицера. Точно. Бери.

И он уехал. В доме стало тихо. А через несколько дней я проснулся утром от громких возгласов над своей головой:

– Манечка! – кричала от радости мама.

Оказывается, вернулась из немецкого плена мамина подруга Маня Сандал. Чтоб вы посмотрели на эту Маню!? Молодое круглое лицо, на щеках яркий румянец – полная противоположность тому образу военнопленных, который сложился у меня после кинофильмов и радиопередач. И, вдобавок ко всему, совсем не похожа на еврейку!

Конец ознакомительного фрагмента.