Как-то раз приехав на станцию, я попробовал плюнуть на крыльцо и убедился, что слюна тут же замерзла. Красное вино, которое мы везли в бутылке, замерзало хлопьями, и его приходилось разогревать возле огня. Я удивлялся на деда: мне казалось, что в осеннем пальто я бы непременно замерз совсем, но дед только поеживался, грел уши и ругался, когда кибитка спускалась к озеру на зимнюю дорогу. Озёра там часты, дороги по ним ровны и сокращает путь, пользоваться ими к неудовольствию деда приходилось часто, и он ругался обычной русской бранью, но с сильным немецким акцентом.

Последнее воспоминание мое об этой дороге: вечер, уже темно, мы спим, ямщик тоже задремал, лошади чего-то испугались, рванули в сторону и сани опрокинулись на правый бок. Мы с дедом оказались на Ефиме, дед испугался, думая, что мы провалились под лед, но потом все обошлось. Мы кое-как вылезли, уселись и поехали дальше.

Наше учение за границей

Неожиданное путешествие

Осенью 1899 года мы вернулись из Пятовска опять в прежнюю никчемную школу, где я должен был опять ничего не делать всю зиму, оставшись повторно в первом классе.

Учеба шла из рук вон плохо, отец стал думать, что бы такое сделать и, как ему показалось, нашел выход. Он взял нас из школы, мы пропустили полтора года и осенью 1901 года поступили в Реальное училище Фидлера: я во второй класс, Николай в третий. Благодаря же фантазии отца этот перерыв в полтора года был заполнен сначала путешествием, затем учением в Германии, потом в Англии. В смысле учёбы, если это понятие свести к прохождению курса нашего отечественного среднего учебного заведения, это было явное и бесполезное отклонение в сторону. Но на деле это оказалось настолько интересным, дало нам столько впечатлений, позволило выучить язык, что я от всего сердца благословляю фантазию отца и еще раз убеждаюсь, что всё, что он для нас делал и нам советовал, было необыкновенно умно.

Около того времени отцу попалась на глаза брошюра К. П. Победоносцева «Новая школа».

Впоследствии, проходя курс гражданского права по пособию Победоносцева, я убедился, что этот «мракобес» и «злой гений России», как его называли либеральной газеты, был человеком умнейшим, интересовался широким кругом вопросов, в том числе, вопросами воспитания и обучения. Когда Победоносцев был в Англии, он усмотрел, что там есть кое-что новое в области образования, познакомился с людьми, которой работали в этой области, и свои впечатления и мысли по этому поводу изложил в названные выше брошюре. Победоносца писал, что кто-то ему рассказал об одном новаторе, некоем Сесиле Редди, открывшим свою школу, где ученики только живущие, и он их учит по какой-то своей особой программе и вносит что-то свое в их воспитание. Победоносцева познакомили с Редди, внешность которого, отличавшаяся от привычной для нас внешности педагога, произвела на него самое благоприятное впечатление. Именно это место в брошюре привлекло внимание отца. Он узнал адрес Редди и начал с ним переписку уже осенью 1899 года по вопросу о том, нельзя ли в его школу отдать двух мальчиков – Николая и меня. Как велась эта переписка, я не знаю. Вероятно, в Петрозаводске был кто-то знавший английский язык. Он писал от отца и переводил письма Редди, который русского не знал. Вероятно, Редди ответил согласием и даже на нашу беду согласился организовать для нас отдельный вегетарианский стол, поскольку отец, несомненно, не мог согласиться, чтобы его дети-вегетарианцы снова оказались мясожорами.

Когда мы приехали с Николаем на Рождество к отцу, вопрос стоял так, что прямо от него мы едем в Англию в школу Редди. Однако по какому-то поводу отец решение свое изменил. Мы вернулись в Москву, но меня из училища Святого Михаила взяли и отправили в школу некоего господина Краузе. Это школа помещалась в доме номер пять по Доброслободскому переулку. Я пробыл там недолго, вероятно месяц с небольшим. Помню, что уроков регулярных в классах не было, были ученики самые разнообразные, в основном мальчики от десяти до шестнадцати лет, но были и девочки. Ученики бегали по всему дому, курили, выпускали дым в печные вытяжки, дрались, особенно с девчонками и ругались матерно. Это была самая возмутительная беспризорщина, однако сам Краузе был человек почтенный и, вероятно, даже извлекал из своего заведения некоторый доход.