Несколько недель спустя я был комиссован и после приятно проведенного периода выздоровления получил должность сотрудника разведки в Военном министерстве. Затем, когда я окреп и снова уже мог ходить, меня отправили на Восточное побережье заниматься контрразведывательной деятельностью. В этот период не происходило ничего особенного, что было бы связано с моей работой, но я постигал азы, и знания, полученные в течение тех шести или семи недель, основательно познакомили меня с контрразведывательной службой.

Телеграмма вызвала меня назад в Военное министерство, куда мне было приказано явиться в определенную комнату.

– Господин Хилл, – обратился ко мне человек в штатском с самыми кустистыми бровями, которые я когда-либо видел у мужчины, – вы говорите по-русски?

– Да, сэр, – ответил я, и по моей спине пробежала теплая волна. Я очень хотел поехать в Россию, и для меня этот вопрос мог означать только то, что меня отправят на тот фронт.

Но у руководства были иные планы, так как доктор Росс (позже сэр Эдвард Денисон Росс, директор Института востоковедения) – этот джентльмен в штатском – сказал:

– Тогда будьте добры выучить за месяц болгарский язык.

И мои надежды рухнули.

На протяжении последующих четырех недель я упорно занимался в Военном министерстве с преподавателем болгарского языка и одновременно проходил специальный курс разведывательной работы. Это был очень основательный курс. Специалисты из Скотленд-Ярда читали мне лекции о том, как вести слежку и выявлять слежку за собой. Меня обучали методам использования невидимых чернил. Я усваивал систему шифрования и все уловки, полезные для тайных агентов.

В то время случилось так, что один британский шпион бежал из оккупированной немцами части Бельгии. Несколько дней перед своим бегством он лежал на чердаке и наблюдал за тем, как немецкие части грузились на поезд в некоем транспортном узле. Час за часом он записывал невидимыми чернилами на жиронепроницаемой бумаге номера вагонов и виды войск, размещенных в них, и пересчитывал погруженные пушки. Наконец, когда у него оказалась вся необходимая информация, он завернул в эту жиронепроницаемую бумагу бутерброды с очень жирной ветчиной и положил сверток в подседельную сумку своего велосипеда; потом сел в седло и принялся крутить педали, направляясь в сторону границы с Голландией.

На границе люди стояли в длинной очереди на проверку документов, и он жевал свои бутерброды, пока медленно продвигался к пропускному пункту. Когда подошла его очередь отдавать свои документы на проверку, он аккуратно завернул в бумагу те бутерброды, которые не успел съесть, и у всех на виду положил их в подседельную сумку своего велосипеда. Офицер изучил его документы, обнаружил, что они в полном порядке, заглянул в подседельную сумку, чтобы посмотреть, не везет ли он там какие-либо письма, и пропустил его в Голландию. Через тридцать шесть часов он был уже в Лондоне, и мы проявляли то, что было написано на жиронепроницаемой бумаге.

Как я восхищался этим агентом и его бесстрашием! Рад сообщить, что он прошел войну вполне благополучно, и всего лишь несколько недель тому назад я встретил его в Клубе консерваторов.

В конце месяца мой болгарский язык был почти превосходным, и я готовился отбыть в Салоники. Незадолго до этого мы остановили нейтральное судно, перевозившее болгар из Соединенных Штатов, и имели причины предполагать, что один из них имеет важное задание. Болгары находились во дворце Александры, который был превращен в лагерь для интернированных гражданских лиц.

Было решено, что я проведу сутки во дворце как военнопленный, поэтому, будучи соответствующим образом экипированным (одетым в штатское платье и с подержанной сумкой, которую купил на Чаринг-Кросс-роуд и в которой были всякие мелочи, которые могли бы находиться в багаже пассажира третьего класса), я отправился во дворец Александры в автомобиле в сопровождении двух военных полицейских, которые думали, что я настоящий болгарин.