Канадцы сражались у деревни Нёв-Шапель, а в Лавенти неподалеку от местечка Эстер я впервые увидел, как в военное время был пойман с поличным шпион.

Он был обычным французским крестьянином, предателем, подкупленным врагом и используемым в качестве почтового отделения, то есть он не был нанят для того, чтобы активно добывать информацию, а просто принимал сообщения, которые привязывал к почтовым голубям, и отправлял их немцам через линию фронта, когда на берегу никого не было.

Он находился под подозрением несколько дней, потому что его постоянно видели в местах, где ему незачем было находиться, но у него всегда имелось наготове какое-нибудь оправдание: то он искал отбившуюся от стада скотину, то собирал хворост, то разыскивал еще что-то.

Гражданское население в зоне боевых действий создавало огромные трудности для военных властей, но было вполне естественно, что люди не хотели покидать свои дома, если их к этому не принуждали. Странно было видеть, как крестьянин стоически пахал свое поле, когда снаряды со свистом проносились над его головой и взрывались вокруг него.

Мы были расквартированы на ферме этого шпиона. Однажды вечером, когда он вернулся на свою ферму, его остановили и нашли голубя, припрятанного в его пальто. Он был посажен под арест и, разумеется, знал, что обречен. Канадцы передали его французским властям, которые, полагаю, поступили с ним должным образом.

Произошла ужасная сцена, прежде чем его увели. Его жена и сестра, вероятно, прекрасно знали о его предательстве, и их плач слышался еще долго после того, как этого человека забрали.

В начале апреля мы подошли к Ипрскому фронту, и меня полностью заняли разведывательной работой. Приблизительно в середине месяца наша дивизия заняла позицию вокруг Сен-Жюльена. В любой момент мы ожидали нападения, и нам было чрезвычайно важно знать, идут ли к нашему противнику подкрепления. Так как мое знание немецкого языка было довольно приличным, то ночь за ночью я проскальзывал между боевыми порядками, чтобы послушать, что говорят немцы в своих окопах. По акценту можно было отличить баварцев от саксонцев, и если мы знали, что тот или иной участок фронта держат баварцы, но внезапно либо баварцы исчезали, и их заменяли саксонцы, либо баварцы и саксонцы сидели в окопах вместе, то, сложив два и два, через некоторое время можно было сделать вывод, прибыли ли уже подкрепления и укрепляют ли данный участок фронта с целью подготовки наступления.

Это было нервирующее занятие – пробираться по ничейной земле – и довольно страшное, потому что на протяжении нескольких месяцев там периодически шли бои на всех этих набухших водой, зловонных грязных полях, по которым я ползал. Однажды ночью, когда я крался в кромешной тьме, моя правая рука коснулась чего-то и с отвратительным хлюпающим звуком окунулась в осклизлую массу. Это оказалось тело бедняги, которое уже несколько недель лежало там.

В другую ночь, когда я был уже близко к немецким окопам, у меня спросили пароль, а вслед за этим в меня полетела ручная граната. В результате – раздробленная коленная чашечка. Но удача была со мной: меня нашли наши патрульные и оттащили назад к своим. Я пришел в себя, лежа на носилках. Взглянул на свои ноги, и ужас объял меня. Когда я заполз на ничейную полосу, на мне был надет клетчатый гордонский шерстяной килт, так как я к этому времени был приписан к Канадской шотландской бригаде. Но теперь на носилки был наброшен сифортский килт. Конечно, килты были перепутаны на одном из передовых перевязочных пунктов, но тот факт, что на мне надет килт не того образца, волновал мой находившийся в полубреду мозг гораздо сильнее, чем моя рана.