– Хотел бы я, чтобы он пожил в этой комнате, – сказал Харлинген. – Теперь сотри с лица всю косметику и ложись спать.

Возле двери Мюррей обернулся.

– Доброй ночи, Меган, – сказал он и увидел, как накрашенные губы задрожали, сутулые плечи ссутулились еще больше, а потом Меган резко повернулась к нему спиной.

– Вот вам дети, – угрюмо сказал Харлинген, закрывая дверь. – Ей четырнадцать лет, ведет себя как четырехлетняя, и ждет, чтобы с ней обращались, как с сорокалетней.

Он повел Мюррея в маленький, скудно обставленный кабинет и плюхнулся в кресло перед загроможденным письменным столом.

– Нет, ничего интересного здесь не найдете, – сказал он, когда Мюррей, присев на корточки, стал разглядывать содержимое книжных полок на стене. – Тут главным образом книги по юриспруденции – я забрал их из той конторы, а маленькие книжки – это стихи моей жены. Книжки изданы, само собой, за счет автора. Поэзия ее, надо сказать, оставляет желать лучшего, но она находит сочинение стихов замечательным способом самовыражения.

– Знаю, – сказал Мюррей. – Она говорила мне об этом.

– Да? В таком случае у вас, очевидно, была возможность понять, что она за личность. Muy simpatica[8]. И очень общительная. Очень энергичная. Собственно говоря, она главная сила, заставляющая меня идти своим путем.

– То есть быть адвокатом по уголовным делам?

– Совершенно верно. И мне сразу же повезло найти такого клиента, как Ландин. Знаете, когда открываешь такую контору, можно долгое время безуспешно искать клиентов, но я только начал, и у меня сразу же появилось дело. – Харлинген взял карандаш и стал нервозно постукивать его концом по столу. – Беда в том, – печально сказал он, – что это дело само вызывает чертовское множество проблем – нужно проводить много расследований, требуется много беготни. А когда у тебя нет никакого штата, с этим не справиться. И тут за дело принимаетесь вы.

– Минутку, – сказал Мюррей. – Я пока что не принялся.

Лицо Харлингена приобрело удивленное выражение.

– Но я думал…

– Знаю. Но, с моей точки зрения – с точки зрения агентства «Конми – Керк», – в делах подобного рода мне кое-что не нравится.

– Послушайте. Прежде всего, это обычное, простое обвинение в лжесвидетельстве. Если я произвел впечатление…

– Насколько обычное и простое?

– Ландин – патрульный из полиции нравов, работавший в штатском. Некоторое время назад он задержал за букмекерство человека по имени Эдди Шрейд. Потом, когда разразился скандал Уайкоффа, Шрейд предстал перед Большим жюри, где заявил, что его задержание сфабриковано, он просто подставное лицо настоящего правонарушителя, некоего Айры Миллера, одного из близких компаньонов Уайкоффа.

– Чтобы открыть дело о лжесвидетельстве, требуются показания двух человек.

– Другим является Миллер, сказавший Большому жюри, что заплатил Ландину тысячу долларов за то, что тот задержал вместо него Шрейда. И когда Ландин не захотел отказываться от своих показаний, ему предъявили обвинение. Разумеется, Миллер и Шрейд такие типы, что дадут показания, грозящие родной матери электрическим стулом. От этого дела за милю несет фальсификацией.

– Может быть, да, – сказал Мюррей. – Может быть, нет.

Харлинген вспыхнул.

– Послушайте, – убежденно заговорил он, – это может показаться слегка преувеличенным, но я считаю себя неплохим знатоком человеческой натуры. И перед тем, как взяться за дело Ландина, я решил поговорить с ним. Не только о деле, заметьте. Я хотел глубже проникнуть в его внутренний мир, увидеть его сущность. И то, что увидел, мне понравилось. Иначе бы я не взялся за это дело.

– О Господи, – сказал Мюррей. – Думаете, меня интересует, хороший человек ваш клиент или нет?