– Ха-ха-ха! – разразился хохотом Петр Михайлыч и схватился за бока.

– Чего вы смеетесь? Стало быть, не поняли устройство аппарата? – обидчиво спросил доктор.

Петр Михайлыч продолжал хохотать.

– Понюхает и прочь пойдет? Ай да немец!

– Позвольте… Но допустим, что он и не понюхает, а обхватит пень или ящик, в котором вы сидите, повалит его и будет ломать – пускай ломает, ибо вы все-таки гарантированы и он вам даже царапины не сделает. Ящик кованого железа, и сломать его медведю никак невозможно. Да-с… Он его ломает, а вы в него из ящика стреляете из револьвера. И вы спасены. Поняли?

– Ха-ха-ха! – раскатывался смехом Петр Михайлыч.

Доктор вскочил с места, весь красный, и заговорил:

– Но ведь это же свинство – хохотать на то, чего вы не понимаете! Я показывал его самым компетентнейшим охотникам, и все нашли его полезным. Ящик мне стоит более двухсот рублей. Это, по-моему, вклад в охотничье дело.

– Вклад, вклад, Карл Богданыч. Осенью же пойдем на медведя с ящиком, – заливался смехом Петр Михайлыч.

Доктор сжал кулаки.

– С пьяным человеком не стоит разговаривать! – пробормотал он сквозь зубы, схватил свой саквояж со стола и, не допив пива, стал уходить с огорода, крикнув егерю: – Амфилотей! Проводи меня! Я ухожу на охоту!

– Эй! Ящик! Аппарат! Вернись! – крикнул ему вслед Петр Михайлыч и захохотал еще громче.

Был час четвертый второго дня, а Петр Михайлыч все еще не собрался на охоту, да и не мог он собраться – ноги окончательно отказались ему служить, до того много было выпито всякой хмельной дряни. Да и не одни ноги. Самое туловище требовало подпоры, и, не будь врытого на огороде в землю стола, он давно бы свалился со скамейки, на которой сидел. Движения его ограничивались только размахиванием руками, которыми он ловил увертывающихся от него крестьянских девушек, все еще находившихся при бражничанье и время от времени певших песни. Число девушек усилилось уже до пяти. Эти вновь пришедшие девушки явились с корзинками грибов, которые Петр Михайлыч и купил у них. Около него стояли три объемистые корзины с грибами. Пришла баба с черникой – Петр Михайлыч и чернику купил у нее и присоединил корзину к грибам, а бабу оставил при себе бражничать. Тут же стояла и корзина, переполненная раками, которую принесли деревенские мальчишки и продали ему. Кроме Степана с Петром Михайлычем бражничал и еще мужик Антон, тщедушный, хромой и одноглазый. Он явился с форелью, продал ее Петру Михайлычу, и форель эта висела тут же на вишне на мочалке, продетой сквозь жабры. Пиво лилось рекой. Егерь Амфилотей, карауливший Петра Михайлыча, несколько раз предлагал ему отдохнуть, принес даже ковер и подушку, положив их на траву под вишню, но тот упорно отказывался от отдыха.

– Ежели вам, ваша милость, теперь часика на два прикурнуть и освежиться, то мы часу в шестом все бы успели еще на выводков съездить, – говорил он.

– Плевать. Успеется… – отмахивался Петр Михайлыч.

Егерь пробовал гнать всех мужиков и бабу, но те не шли. Не уходили и девушки, требуя от Петра Михайлыча расчета за песни, но тот не давал и кричал:

– Пойте! Пойте веселую! Расчет к вечеру! Да что ж вы так-то? Танцуйте кадриль, пляшите.

– Да ведь плясать-то, Петр Михайлыч, надо под гармонию, а гармониста нет, – отвечала Аришка. – Вот ежели бы Калистрата нам позвать. Уж он куда лих на гармонии!..

– А где Калистрат? Кто это такой Калистрат? – спрашивал Петр Михайлыч.

– Он кузнец, он теперь в кузнице.

– Стакан! Волоки сюда Калистрата!

– Дементья надо, а не Калистрата. Калистрат теперь на работе. Он даве мне переднюю ногу у коня подковывал, а теперь тарантас доктору чинит.