– Элизабет, кто это? – строго спросил он.

Она едва взглянула на снимки и ответила спокойно, почти холодно:

– Луиза Харпер. Моя сестра.

– Ваша сестра? – переспросил Трэш.

– Да, – подтвердила она. – Её убили пять лет назад. Точнее, задушил её парень, находившийся в состоянии наркотического опьянения. Том получил пожизненный срок, но Луиза всё равно была мертва.

– Так вот зачем вы всё это затеяли? – голос Трэша стал жёстким. – Вы переформатировали исследования фирмы ради того, чтобы вернуть её? Вы искали не только регенерацию тканей и восстановление утраченных функций, а оживление мёртвых?

Элизабет встретила его взгляд с вызовом.

– Да. Потому что ваши проекты были слишком скромны. Мы делали то, что и так делает медицина, только лучше. Но оживление мёртвых – это то, что никто ещё не готов сделать, а об этом мечтают миллионы. И сегодня мы это сделали.

Трэш откинулся в кресле, его лицо было неподвижным, но в глазах читалось беспокойство.

– Вы оживили свою сестру? – он бросил взгляд на один из мониторов на своём столе, где отображались кадры из лаборатории. – Я видел её труп в лаборатории.

Элизабет кивнула.

– Она очнулась.

– Но вы не подошли к ней, – заметил он, прищурившись. – Почему?

Элизабет на мгновение опустила глаза, а потом снова посмотрела на него.

– Потому что если бы она узнала меня, это раскрыло бы мои личные мотивы. А это запрещено Этическим кодексом нашей компании.

Кодекс Engelsflügel жёстко регламентировал поведение сотрудников. Опыты с участием родственников или близких людей были под строгим запретом, чтобы исключить личные интересы, способные исказить цели и результаты исследований. Однако Элизабет давно переступила эту грань.

– Вы сознательно нарушили Кодекс, – произнёс Трэш, его голос был холодным, как стены вокруг. – И теперь мы в сложной ситуации.

– Нет, – возразила она. – Теперь мы в точке, где можем привлечь интерес крупнейших инвесторов. Военные ведомства, правительства, медицинские корпорации. Все они мечтают о технологии оживления. Если мы продолжим, Engelsflügel станет компанией, которая изменит весь мир.

Трэш некоторое время молчал, обдумывая её слова. Но за фасадом его равнодушного выражения лица было заметно, что он понимает цену этого выбора.

Однако многое пугало Ричарда Трэша в том, что происходило в их лаборатории. Он указал на монитор, где в замкнутом цикле повторялись кадры с Хушматовым. Мужчина, как паук, прыгал по стенам, карабкался по потолку, его движения были резкими, неестественными, словно тело больше не подчинялось человеческим законам. На одном из кадров он вывернулся в позу, которая казалась невозможной для скелета, превращая своё тело в нечто, лишённое костной структуры.

– Вы можете это объяснить? – голос Трэша дрогнул, хотя он старался сохранить хладнокровие. – Это нечеловеческие движения. Он словно вывернут наизнанку. Как это вообще возможно? Мы вторгаемся в ту область, к которой человечество ещё не готово.

Элизабет пожала плечами, её взгляд был сосредоточенным, как будто она сама искала ответ на этот вопрос.

– Возможно, его мозг функционирует на уровне, который был характерен для ранних стадий эволюции человека, когда наши предки были ближе к приматам. Или это активация древних, дремлющих генов, которые проснулись в результате нашего вмешательства. Мы мало знаем о прошлом человечества. Даже генетика остаётся в значительной степени загадкой. Митохондриальные Ева и Адам – это максимум, чего мы достигли.

Ричард прищурился.

– Митохондриальные Ева и Адам? Напомните.

– Это гипотетические общие предки современного человечества. Митохондриальная Ева – женщина, от которой мы унаследовали митохондриальную ДНК, передающуюся по материнской линии. Учёные предполагают, что она жила около 150—200 тысяч лет назад. Адам, если говорить о Y-хромосомной линии, – мужчина, чьи гены по отцовской линии присутствуют у современных мужчин, жил примерно в это же время, но это не означает, что они знали друг друга. Это лишь образные фигуры, благодаря которым мы можем проследить эволюционную историю человека. Однако и это лишь теория. Что мы знаем наверняка? Практически ничего.