Элизабет понимала, что нарушает все возможные нормы. Она подделала документы, чтобы сохранить тело сестры, тайно поместив его в криокапсулу. Официально тело числилось невостребованным, и благодаря договорённости с Цюрихским госпиталем, оно оказалось среди других «неопознанных» мёртвых в хранилищах фирмы Engelsflügel. Директор Трэш был уверен, что исследования лаборатории сосредоточены на регенерации тканей. Однако Элизабет пошла гораздо дальше: она стремилась восстановить не только тело, но и сознание.

За окном стояла летняя ночь. Луна, полная и яркая, заливала серебряным светом сад, где тихо шелестели листья на старых яблонях. Звёзды мерцали, будто наблюдая за одиночеством Элизабет. Она стояла у окна, прижимаясь к прохладному стеклу, размышляя о пройденном пути и о том, что ещё предстоит сделать.

В комнате звучала Лунная соната Бетховена. Старый проигрыватель, купленный ещё её дедушкой, бережно прокручивал виниловый диск. Каждая нота, медленно наполнявшая пространство, проникала прямо в душу. Эта мелодия пробуждала воспоминания: Луиза часто играла её на гитаре, теряясь в созерцательном ритме, который так точно передавал её романтическую натуру.

Элизабет слушала, сжав руки в кулаки. Музыка вызывала острые эмоции, пробуждая боль утраты и напоминая о цели, которая теперь была смыслом её жизни. Восстановить Луизу. Вернуть её. Даже если для этого придётся переступить через все запреты человечества.

Элизабет выехала из дома около восьми утра, чтобы успеть к десяти в лабораторию. Её путь лежал через центр Цюриха, который просыпался под утренним солнцем. Узкие улицы старого города были вымощены брусчаткой, а здания с их аккуратными фасадами из светлого камня казались живым воспоминанием о столетиях архитектурной гармонии. Часовые башни возвышались над кварталами, отмеряя ритм города, а из кафе доносился аромат свежеиспечённых круассанов и кофе. Люди, спешащие на работу, наполняли улицы, а трамваи мягко скользили по рельсам, вписываясь в эту идиллическую картину.

Вскоре машина свернула в сторону от городского шума, и перед ней раскинулась территория компании Engelsflügel. За высоким металлическим забором, увитым датчиками движения и камерами, возвышалось массивное здание с зеркальными фасадами, отражающими окружающий лес. Комплекс включал в себя несколько корпусов: фармакологические лаборатории, исследовательские центры биоэлектроники, медицинские отделы и изолированные помещения. Главный вход охранялся серьёзно: высокие ворота, дежурные с автоматическим сканером автомобилей, и профессионально обученная охрана, которая строго проверяла пропускные документы.

Подземные уровни уходили глубоко вниз, до шестого подземного этажа, где находилась личная лаборатория Элизабет. Это было её царство: полностью изолированное пространство, доступ в которое имели только проверенные сотрудники с высшим уровнем допуска. Лаборатория была стерильной и высокотехнологичной, каждый её угол был рассчитан до мелочей для проведения уникальных исследований.

Элизабет переоделась в белоснежный лабораторный халат и вошла в основной блок. Там кипела работа. Несколько сотрудников анализировали данные воскрешений, сверяясь с мониторами и компьютерами, собирая отчёты и тщательно фиксируя малейшие отклонения в состоянии пациентов. Другие заботились о тех, кто был возвращён к жизни.

Эрика Лоуренс по-прежнему говорила на латинском, а сотрудники старались поддерживать с ней беседы, используя свои университетские знания языка. Её голос звучал неожиданно мягко, даже несмотря на явную растерянность. Тем временем Хушматов продолжал висеть на потолке, как будто его тело игнорировало законы гравитации. Его поза была странной и напряжённой, но он не пытался нападать, лишь молча наблюдал за происходящим. Марк сидел за столом в своей комнате, задумчиво уплетая белковый завтрак: омлет, йогурт и несколько протеиновых батончиков. Его взгляд был пустым, как у человека, который ещё не понимает, кто он и где находится.