Грумы следили за тем, как пришельцы разворачивают лагерь, с напряжённым недовольством. Разведчики, которых они посылали наверх, возвращались с тревожными новостями.

– Бары, – прошипел медный Ёрки Хобану. – У них целая свора баров. Дело плохо.

– Эти холуи дерутся до последней капли крови, – кивнул долговязый Дондар. – Если кто-то берёт их на переговоры, значит, демонстрирует, что ему нужна капитуляция без условий. Иначе – смерть одной из сторон. Бар, начав драку, никогда не остановится…

– Твою ж соль в кочерыжку, – Хобан не испугался, но почувствовал досаду.

Он злился на себя. Нужно было опередить наймастов и начать переговоры на их территории. Не здесь, не в опасной близости грумгорода. Дети, женщины, старики, рабочие-трудяги – его народ, за жизнь и благополучие которого начальник соляной гильдии нёс ответственность. Потянуло ноющей болью с левой стороны груди.

– Придётся соблюдать все возможные политесы… Ладно…

Начальник соляных махнул рукой. В его взгляде не читалось паники, только упрямство, и Келли, с хорошо скрываемой тревогой ожидающая решения мужа, подумала, что Хобан похож одновременно на наивного ребёнка и игрока, выложившего на свой страх и риск краплёные карты.

– Вариантов сейчас всё равно не осталось… Примем, как положено. Может, обойдётся…

Декан императорского отряда наймастов был статен и потрясающе красив. Тонкие черты лица, пронзительно голубые глаза, высокий чистый лоб – принадлежность к аристократическому роду не мог скрыть ни походный, въевшийся в кожу коричнево-серый загар, ни военная стрижка на скорую руку, ни старый шрам, перерезавший щёку наискось, отчего казалось, что наймаст всё время криво – только левым углом рта – улыбается.

Таких отпрысков благородных семейств, которых нищета загнала в самые неподходящие места, сейчас можно встретить в любом краю Таифа. Знаменитые дома рушились с ужасающей скоростью и в большом количестве. Если когда-то наследников разорившихся родов старались пристроить при императоре, то теперь тёплых мест при дворе на всех не хватало.

Илор Илинич, декан имперского отряда для специальных назначений, действительно происходил родом из северного округа Иль Инич и являлся последним сыном разорившегося высокого дома, когда-то владевшего всеми этими землями. Фамильный герб, на котором всё ещё присутствовала гроздь винограда, напоминал о самых плодоносных в округе плантациях, но наступившая несколько десятилетий назад засуха истребила всё, что могло цвести и зеленеть. У Ильиничей не осталось ничего, кроме многочисленных титулов. О прошлой роскоши уже не вспоминали даже в легендах, и Илора с самого рождения определили на службу.

«Имеет честь быть приписанным к императорскому военному подразделению». Так говорилось в официальных бумагах, с которыми семилетний мальчик отправился в кадетский корпус. На самом деле еле сводящая концы с концами семья просто продала его на пушечное мясо. Породистое и очень красивое мясо, которое благородная мама к тому же успела обучить игре на флейте и посеяла в юной душе совершенно бестолковую любовь к древней поэзии. Он не помнил её лица, только нежный голос, повторяющий «Тонкий свет в ладонях моря». И невероятно длинные пальцы в перчатках плотного ажура, которыми она отдирала его от себя, когда за Илором приехали из подразделения.

Эти навыки – флейта и любовь к тонкой поэзии – оказались не только ненужными, но даже вредными, поскольку при столкновении с реальностью раздвоили сознание Илинича. В кадетском корпусе его отучили писаться в штанишки, отшлифовали тело, довели боевые навыки до автоматизма и вколотили устав, а к окончанию учёбы Илинич уже раз и навсегда поставил непроницаемую перегородку между двумя своими личностями. Илор-«хлебай дерьмо» и Илор-«тонкий свет» никогда не пересекались и даже не были знакомы между собой, но одно их объединяло: ненависть. К двадцатилетию Илор уже успел зарекомендовать себя в составе отряда, отправленного на подавление череды бунтов и восстаний, случившихся в неурожайный год на пострадавших территориях. И ещё в одном мероприятии, том, которое не следовало упоминать даже в виде намёка.