Он посмотрел на Аарона и спросил, не сбавляя шага:

– Курите?

– Бросил.

– Правильно, а я вот балуюсь иногда, – рукой в перчатке Андервуд почесал бровь, пнул камень в воду. – Особенно когда вспоминаю школьные годы. Мутные были времена, но хорошие. Все было проще. Все по-настоящему. Никаких компьютерных причиндалов. Художники рисовали на холсте, музыканты играли на инструментах. А если твой ребенок напортачил, ты мог вынуть ремень из штанов и вправить ему мозги за считанные секунды, и никому не придет в голову лишить тебя родительских прав.

Аарон закатил глаза, но ничего не ответил. Его детство, как видно, отличалось от суровых реалий Андервуда, пусть тот и был прав в некоторых вещах. И разницу между людьми, испытавшими радости телесного наказания, и теми, кого воспитали грамотные мудрые родители, он знал по опыту личного общения.

– Вы не согласны? – спросил Андервуд. Он смотрел себе под ноги, на черные кроссовки, издававшие слабое посвистывание при каждом шаге.

– Я воздержусь, – ответил Аарон и спросил: – Так что было дальше?

Он застегнул пиджак на все пуговицы, когда с воды подул зябкий ветер. Диктофон пришлось незаметно вытащить из рубашки и прикрепить к карману пиджака с внутренней стороны.

– Дальше? – спросил Андервуд.

– Да, – ответил Аарон. – Какая связь между Роджером Догерти и скелетом Саймона Келли?

– Прямая, – Андервуд причмокнул губами, словно пробовал на вкус слова, которые собирался произнести. – Они не единственные, с кем в тот год приключилась беда. Их было восемь. Жили в одном дворе, учились в одной школе, в параллельных классах. Гуляли вместе. Иногда приходили другие, иногда кто-то отсутствовал, но костяк состоял из восьмерых.

С весны по зиму восемьдесят шестого года в живых остались двое. Один покончил с собой. Второй до сих пор квартирует в психиатрической клинике «Белый мыс», в отделении для склонных к самоубийству. Остальные, в том числе Догерти, пропали без вести.

Андервуд замолчал. Он остановился и ребром ладони, затянутой в матерчатую перчатку, рассек воздух перед собой.

– Сразу предупреждаю, – сказал он, – соваться туда бессмысленно.

– Почему? – спросил Аарон. – Не пустят?

– Пустят, почему нет. Проблема в том, что наш последний свидетель двадцать семь лет молчит. И вряд ли для вас сделает исключение.

– Почему это произошло? – Аарон понимал, что правду вряд ли узнает, и все же задал вопрос. – Нашли виновника?

– Шутите? – Андервуд усмехнулся. Первый раз за все время его хоть что-то позабавило. – Зачем тогда Ивонн Шнайдер приехала? «Дело о скелете» до сих пор не раскрыто.

Эмос Андервуд в раздумьях посмотрел на озеро. Он ляпнул лишнее. Если столь громкое дело не раскрыто, до Ивонн сюда приезжали другие. От волнения Аарон затаил дыхание, хотя сделать это на ходу было сложно. К сожалению, диктофон не записывал мыслей, и ему пришлось спрятать руки в карманы, потому что они против воли потянулись за блокнотом и ручкой.

Дай ему выговориться, – подумал он. — Не вздумай все испортить.

– Тут версий может быть целая куча, – продолжал говорить Эмос. – Но напрашивается всего одна: это месть. Полиции было известно, ЧТО они сделали. А вот КТО наказал – большой вопрос.

Весь следующий монолог Андервуда был доказательством того, о чем догадался Аарон, – словоохотливость начальника полиции служила прикрытием смущения от совершенной ошибки. Но по факту – и здесь Аарон мысленно потирал руки – тот выдал себя с потрохами.

– Они гуляли в одном из любимых мест, – сказал Андервуд, – на заброшенной стройке. Поймали девчонку почти одного с ними возраста, немного потискали. И все бы хорошо. Да вот беда, когда эти болваны отпустили ее домой, забыли отдать одежду. Вид девочки-подростка в одних трусах посреди улицы кого угодно и в какие угодно времена заставит подумать о самом плохом. Девяностолетняя бабка, ее опекунша, вызвала полицию. Пацанов поймали – они сидели на прежнем месте и знай себе, насосавшись пива, травили байки. Компанию отвезли в участок, допросили, без бумаг и прочей бюрократии.