Мадам повернулась к сцене, поскольку уже поднимали занавес.

– Я думаю, это был самый восхитительный опыт в моей жизни, – говорила

Валентина после возвращения из оперы.

Она сидела на мягком абиссинском ковре в кабинете Талейрана, наблюдая

за языками пламени через каминную решетку.

Талейран вольготно устроился в большом кресле, обитом синим шелком,

ногами он упирался в тахту. Мирей стояла чуть поодаль и глядела на огонь.

– И коньяк мы пьем тоже впервые, – добавила Валентина-

– Ну, вам еще только шестнадцать, – сказал Талейран, вдыхая коньячный

аромат и делая глоток. – Вам еще многое предстоит познать.

– Сколько вам лет, монсеньор Талейран? – спросила Валентина.

– Это бестактный вопрос, – произнесла Мирей со своего места у камина. -

Тебе не следует спрашивать людей об их возрасте.

– Пожалуйста, зовите меня Морис, – сказал Талейран. – Мне тридцать семь

лет, но, когда вы называете меня "монсеньор", я чувствую себя

девяностолетним. Скажите, как вам понравилась Жермен?

– Мадам де Сталь была очаровательна, – сказала Мирей, ее рыжие волосы

пламенели на фоне огня в камине.

– Это правда, что она ваша любовница? – спросила Валентина.

– Валентина! – закричала Мирей, но Талейран разразился хохотом.

– Ты прелесть! – сказал он и взъерошил волосы Валентины, прижавшейся к

его колену. Для Мирей он добавил: – Ваша кузина, мадемуазель, свободна от

всего показного, что так утомляет в парижском обществе. Ее вопросы вовсе не

обижают меня, напротив, я нахожу их свежими и… бодрящими. Я считаю, что

последние несколько недель, когда я наряжал вас и сопровождал по Парижу,

были утешением, которое смягчило горечь моего природного цинизма. Но кто

сказал вам, Валентина, что мадам де Сталь – моя любовница?

– Я слышала это от слуг, монсеньор, я имею в виду, дядя Морис. Это

правда?

– Нет, моя дорогая. Это неправда. Больше нет. Когда-то мы были

любовниками, но сплетни всегда запаздывают во времени. Мы с ней хорошие

друзья.

– Возможно, она бросила вас из-за хромой ноги? – предположила

Валентина.

– Пресвятая Матерь Божья! – вскричала Мирей. Обычно она не божилась

всуе. – Немедленно извинись перед монсеньором. Пожалуйста, простите мою

кузину, монсеньор! Она не хотела обидеть вас.

Талейран сидел молча, потрясенный до глубины души. Хотя он сам только

что заявил, что не может обижаться на Валентину, однако никто во всей

Франции никогда не упоминал о его увечье прилюдно. Трепеща от чувства,

которого он не мог определить, Морис взял Валентину за руки, поднял и усадил

рядом с собой на тахту. Он нежно обвил ее руками и прижал к себе.

– Мне очень жаль, дядя Морис, – сказала Валентина. Она трепетно

коснулась рукой его щеки и улыбнулась ему. – Мне раньше никогда не

приходилось видеть настоящих физических недостатков. Я хотела бы взглянуть

на вашу ногу – в познавательных целях.

Мирей застонала. Талейран уставился на Валентину, не веря своим ушам.

Она схватила его за руку, словно пыталась придать ему решимости. Некоторое

время спустя епископ мрачно произнес:

– Ладно. Если хочешь…

Превозмогая боль, он согнул ногу и снял тяжелый стальной ботинок,

который фиксировал ее таким образом, чтобы он мог ходить.

Валентина пристально изучала увечную конечность в тусклом свете камина.

Нога была безобразно вывернута, ступня так искривлена, что пальцы были

подвернуты вниз. Сверху она действительно напоминала копыто. Валентина

подняла ногу, склонилась над ней и быстро поцеловала ступню. Оглушенный

Талейран, не двигаясь, сидел в кресле.

– Бедная нога! – пробормотала Валентина. – Ты так много и незаслуженно

страдала.

Талейран потянулся к девушке. Он наклонился к ее лицу и легонько