Все здесь было таким: едва теребящим какие-то воспоминания. Запах непроходящего холода, призрачный шелест ветра, извилистые улицы и низкорослые домики в английском стиле. Эта страна звалась Кристианией и располагалась внутри Копенгагена, но на этом сходство с реальностью заканчивалось. У Марии было ощущение, что она знает что-то об этом странном мире, но пока не понимает, что она знает. Точнее, будто бы не может вспомнить до конца.

За спиной Марта уже перенесла весь вес на ногу, стоящую на большом круглом камне, а Гвилим с Кухулинном умудрились не поссориться, взявшись двумя руками за два края карты и медленно поворачивая ее по кругу, будто она могла измениться от вращения.

– Мы можем попробовать дойти сюда, на мост Революции…

– Кукольник не говорил мне ничего про мост Революции, он сказал идти сразу к зеленому крестику, который ведет на третий круг.

– Ну не понятно же, где он точно. Кукольник сказал…

– Вы знаете, что Кукольник псих, – Мария повернулась к ним, – да? Он сумасшедший.

Марта сняла ногу с камня. Она поигрывала бутылкой, раскручивая ее, как дубинку.

– О да! – согласился Гвилим. У него еще были свежи воспоминания о странной встрече на набережной. – Каждый раз, что мы его видим, он выглядит по-новому. Когда он нашел меня, у него были огромные голубые глаза и черные перья торчали из головы, и я был просто уверен в том, что он на самом деле огромный ворон.

Все кивнули.

– В баре, когда он вербовал меня, он был тощим и вытянутым, совсем как подросток, и с очень длинным носом, – вставил Кухулинн.

Он искоса посмотрел на Марту, потому что знал, что ей не очень нравилось, когда обсуждают Кукольника. Но в этот раз она, похоже, подрастеряла свою веру в него и спустила им все с рук. Более того, она добавила:

– Он и впрямь не в себе. И постепенно становился все хуже и хуже. Вы знаете, какие слухи ходили по городу о нем?

Гвилим переступил с ноги на ногу. Мария почувствовала себя зябко.

– Будто он никогда не спит.

– И еще у него нет тени, – добавил Гвилим.

– Он может превращаться в ворона, – машинально вставил Кухулинн.

– А если он поцелует тебя, на этом месте начнут расти анютины глазки.

– И если он подложит тебе в карман перо, то ты обречен видеть его снова и снова, – вздохнул Гвилим.

– И еще он разговаривал с луной.

– Что только один человек на свете знает его настоящее имя.

– И он никогда не стареет.

– Потому что он вампир.

– Нет, просто он живет задом наперед, как Мерлин.

– И его глаза на самом деле – синие стеклянные шарики, которые для аквариумов.

– Ну это уже чушь, – оборвала Марта, – глаза у него человеческие… Или кто он там?

Она отлучилась из беседы на мгновение, чтобы толкнуть какой-то камушек ботинком, а потом продолжила:

– Я же училась у него шить одежду два года, давным-давно, когда на первом круге была смена сезонов и эта местность кишела жизнью. Он всегда выгонял меня домой до заката, так что я не знаю, спал ли он, но про тень – это правда. В солнечные дни, еще до того, как наступил Апрель, я иногда смотрела на него, когда он не смотрел на меня. Солнце падало прямо на него, а тени не было.

– И давно он такой? – спросила Мария.

– Он уже был таким, когда я пришла к нему учиться. И кстати, я ни разу не видела, чтобы он мастерил кукол.

– Откуда же тогда это прозвище?

Волосы Гвилима, те, которые стояли на голове прядями, слегка шевелились на легком ветерке, поднявшемся лишь на четвертый день. У Марии ныли кости. У нее разболелась шея, и она аккуратно терла ее руками. От этой боли пришла изможденность, будто на суставы ее были накинуты силки. Неприятно тянуло слева, прямо под ухом, словно кто-то пытался переломить ей шею, но бросил на полпути.