– Крепко ее. Молоком отпаивай. Дня три-четыре, может пройдет. Эти-то полночи завывали, когда ты их турнула. Пока синие огни не пришли носились всей оравой по улицам.

– Какие огни?

– Мертвые. Они всех подряд жгут, хоть людей, хоть Этих. Ну Эти и убрались. Деду, говорят, голову опалило. Жаль не насовсем. Так эта парочка всем надоела. Хитрые они. Иди, Файка-то тебя ждет, поди.

У колодца стояли женщины, рядом плескались полные ведра. Анна подошла и молча поклонилась.

– И тебе привет, – отозвалась высокая тетка с резкими почти мужскими чертами в цветастом халате и вязаной шапочке, завернутой по краю в тугой валик. Головной убор не по погоде делал ее похожей на моджахеда.

– Не знаете, доктор в медпункте?

– Дома лежит. Недужная она. Не ходи к ней. Али тебе занадобилось?

– Спасибо хотела сказать.

– Не тревожила бы ты ее пока. Ей за каждого приходится так-то. Иди себе.

К колодцу подходил мужчина в компании выпотрошенного поросенка. Мужчина поднял бескровную руку.

– Всех приветствую. Открыт ли магазин?

– Открыт, Коля. За лимонадом?

– За ним. Ну мы пойдем. Борька, куда?

Отбежавший в сторонку поросенок, метнувшись к хозяину, затрусил следом, как послушная собачонка.

– Плохо ему, – обернулся Коля, уже свернув в сторону сельпо. – Брюхо за траву цепляется.

– Подвяжи чем, – крикнула тетка-моджахед.

– Ага, ага, – покивал Коля и пошел дальше.

– Он кто? – спросила Анна.

Губы и кончик языка онемели. Ужас, с которым она боролась всю дорогу, вот-вот мог обернуться обмороком.

– Ты че побелела-то? Нашла кого бояться. Этих ночью-то погнала, а Коли испугалась. Наш он, тутошний. Нинка-то его сильно злая была. Коля он тихий. Все с Борькой сидел. Строгает, чего или ладит, там, Борька рядом об ногу трется. Он сильно Нинку просил кабанчика не губить, а осенью пошел на гриву за грибами, Нинка возьми и зарежь Борьку. Коля вернулся, Нинка потроха в тазик складывает, сейчас, говорит, печенки нажарю. Коля развернулся и убежал на дальнее озеро, да там и утопился. В том озере давно уже поселилась одна. Этих не любит и к себе не пускает, а людей не трогает. Как уж у них получилось, только Коля тем же вечером к себе во двор вернулся и кабанчика с собой увел. Его эта сильно лимонад любит. Коля за ним в магазин каждую неделю ходит, да за карамельками.

– Вы его не боитесь? – спросила Анна.

– Колю-то? Нет. Добрый он. А добрый что по эту сторону, что по ту.

Фая забрала пустую банку, вынесла полную, прибавив поллитровую сливок.

– Пусть девошька поправляесса, и сама попей.

Месяц молчала, а тут! Новое отношение жительниц деревни озадачило. На обратном пути Анна у колодца не задержалась. Женский саммит рассосался. Мужчин кроме первого раза, когда автобус разгружали у магазина, Анна пока не встречала. Добрый утопленник не в счет.

На кухне стоял чад. На сковородке загибались краями сгоревшие оладышки. Расхристанная Ксюха плакала у окна. Анна налила ей молока.

– Выпей. В деревне сказали, так быстрее поправишься.

– От чего? – заорала девочка.

– От инфекции, которую подхватила в озере.

– Вы все врете! Я просто видела сон. Отпустите меня, ну пожалуйста. Хотите, я на колени встану?

– Не хочу. Пей! Быстро, как лекарство.

Девчонка привыкла подчиняться, рука дрожала, но стакан до рта донесла. Ксюха сделал глоток, закрыла глаза и одним духом осушила стакан.

– Я, что?

Взгляд обежал разгромленную кухню. Ксюха посмотрела на свои руки, потом на Анну.

– Это последствия температуры. Ты иногда не понимаешь, что делаешь. Говорят, пройдет. Только кушать хочется. Давай, что-нибудь приготовим.

К вечеру следующего дня молоко кончилось. Ксюху пришлось запереть в кухне. Там до полночи гремело, Ксения орала и материлась. Утром, после обязательного вручения план-наряда Анна побежала в деревню.